В тени Нотр-Дама - [20]

— Что случилось? Что должно произойти? — спросил я пробегающего мимо и схватил его за старомодный, широкий рукав его грубой куртки. По крепким, в трещинах, руках и загорелой, обветренной коже я узнал в нем крестьянина, который явно прибыл в Париж на праздник Трех волхвов и остается в городе еще и на сегодня, чтобы последовать предлагаемой программе.

— Не знаю, — рыкнул он, недовольный тем, что ему помешали исполнить свое желание и обеспечить себя местом поближе к месту казни. — Уже спозаранку возле виселицы стоят часовые. Полагаю, сегодня кого-то вздернут. А теперь отпусти меня, чтобы я мог видеть, как несчастливец закатит глаза в предсмертных судорогах! Если я подойду совсем близко, то, возможно, сумею урвать кусок одежды мертвеца. Рассказывают, что боль в руках и ногах проходит за ночь, если их обернуть в него.

Крестьянин заработал своими крепкими руками и локтями, чтобы проложить себе дорогу поближе к виселице. Я воспользовался образовавшимся за ним проходом и последовал за ним. Действительно ли я хотел поглазеть на смерть другого человека? Было ли это чистое любопытство, которое двигало мной? Или я догадывался, ощущал глубоко внутри, что предстоящее тесно связано с моей собственной судьбой, с тем, что Париж уготовил мне?

Возможно, это просто была радость, что сам избежал палача. Сегодня я не знаю, что и сказать по этому поводу, тогда же я о том не задумывался.

Зеваки и мошенники, достопочтенные дамы и проститутки, актеры и карманники напирали со всех сторон, когда под удары литавр и барабанную дробь промаршировал вооруженный отряд стражников с улицы де ла Ваннери. Ударами копыт и нагаек солдаты прево расчистили себе место, которое толпа уступила не очень-то поспешно. В своих роскошных военных мундирах из фиолетового камлота, грудь которых украшал большой белый крест, стражники производили впечатление приводящих в исполнение Страшный суд.

Для бедного правонарушителя, привязанного к повозке с мулом, они хотели быть именно таковыми. Связанный и скрученный он был плохо виден с того места, где я стоял. Бесформенная масса из мяса и волос, одежды, веревок и цепей. Я узнал его лишь, когда его имя облетело толпу, передаваемое из уст в уста с возгласами удивления.

— Квазимодо!

— Это он, верно, звонарь из собора Парижской Богоматери!

— Горбун!

— Сын дьявола!

— Пройдоха! Теперь он заплатит за все сполна!

— Да, повесьте это чудовище! Но возьмите веревку толще вдвойне, чтобы его тяжелый горб не оборвал ее!

Первоначальный ужас при виде преступника превратился в гнев и насмешку, в иронию и злорадство, чем ближе повозка приближалась к месту казни, тем отчетливее доходило до сознания зевак, что горбун был беспомощен в крепких веревках и цепях. Затянутые так сильно, они врезались в его горбатое тело. Разорванная одежда пропиталась кровью.

Отвращение, которое непроизвольно вызывал у меня вид горбуна, исчезло. Я испытывал сострадание к измученному существу, хоть и говорил себе, что его вчерашний проступок, нападение на Эсмеральду, заслуживал наказания. Но сразу ли веревку? Никто не пострадал от действий Квазимодо, если даже нападение благополучно закончилось благодаря появлению стрелков. Если Квазимодо повесят за это, что же они тогда делали в Париже с убийцей? От этой мысли у меня пересохло в горле, словно меня душили.

Шепот прошел по толпе, и облегчение охватило меня, когда солдаты повезли повозку не к виселице. Отряд остановился возле позорного столба, около десяти футов высотой, полого внутри куба из грубой кладки камней. Пики и алебарды отогнали народ, пока ярко одетый всадник раскрутил бумагу.

— Это Мишель Нуаре! — раздалось где-то за мной, — глашатай его величества короля! Что случилось, месье Нуаре? Почему вы отвели горбуна не на виселицу, а к позорному столбу?

— Довольно докладов, лучше повесить!

Глашатай заставил замолчать толпу сильным голосом и прочитал приводимый в исполнение приговор:

— Квазимодо, также известный как звонарь нашего собора Парижской Богоматери, обвиняется в следующих преступлениях, в чем и признан виновным: во-первых, в нарушении ночного покоя, во-вторых, в насильственном и неприличном нападении на беззащитную женщину, в-третьих, в оказании сопротивления и неподчинения стрелкам нашего достопочтенного господина прево. Для приведения в исполнение приговора в полдень на Гревской площади отводится час у позорного столба, во время которого будет применено рядовое наказание, и осужденного выпорют. По истечении этого часа он будет выставлен на обозрение народу еще на один час. Решено и подписано 7 января в 1483 году от Рождества Христова в королевском суде Гран-Шатле достопочтенным господином Жаком д'Астутвилем, королевским прево города Парижа.

Народу понравился приговор. Он обещал приятное зрелище и возмещение того, что собравшиеся понапрасну ждали — хруста шеи повешенного. Под одобрительные крики Квазимодо провели по «приступочку», как называли ступени лестницы из неотесанного камня, на известняковые плиты эшафота позорного столба.

Горбуна, похоже, покинула всякая воля, всякое человеческое чувство, он повиновался, как безропотная скотина. Что должно было произойти в существе, которое еще вчера на том же самом месте было почитаемым Папой шутов теми же самыми людьми? Или произошло такое вовсе не с этой бесформенной головой? Может, его разум был так же искалечен, как тело?