В тени алтарей - [243]

Рано утром его разбудил телефонный звонок. Глауджюс грубым голосом, коротко сообщил, что ночью Витукас умер и Люция просит его прийти.

Эта весть до глубины души потрясла Васариса. Он тотчас же поспешил к Глауджюсам. Проходя по пустынным еще улицам, он минутами надеялся, что ему только почудился грубый голос Глауджюса, что вышло какое-то печальное недоразумение и, может быть, выздоравливающий Витукас встретит его оживленным взглядом, а Люция счастливой улыбкой. Но он хорошо понимал, что все это тщетные надежды — Витукас лежит бездыханный в своей постели, а Люция… Что с Люцией? Этот вопрос снова терзал его. и он ускорял шаги, желая как можно скорее увидеть, что делается у Глауджюсов.

Его впустила испуганная, с заплаканными глазами Аделе и отворила дверь в гостиную. Там господин Глауджюс вполголоса разговаривал с доктором, который, увидев Васариса, тотчас отошел к окну.

— Так… Значит, умер мальчик, — сказал хозяин, протягивая руку Людасу. — Хорошо, что вы пришли. Она там с ума сходит. Вы, как старый приятель, подействуйте на нее и уведите от ребенка. Терпеть не могу подобных сцен!

Не отвечая ему, Васарис подошел к дверям детской и осторожно открыл их. Окно было наполовину завешено, и синевато-серый утренний свет едва позволял разглядеть, что делалось в комнате. На постели лежал Витукас, а сбоку, полусидя, полустоя на коленях, прислонившись к краю постели и закрыв лицо руками, застыла Люция. Людасу показалось, что она в обмороке. В тот же момент бросились ему в глаза необычайно белое лицо ребенка и такие же белые руки, сложенные на груди поверх одеяла.

Картина смерти и пугающая тишина произвели на Васариса такое тяжелое впечатление, что он долго не знал, на что решиться.

Наконец он приблизился к Люции и коснулся ее плеча. Она вздрогнула, подняла голову, но, видимо, не сразу поняла, кто вошел и чего от нее хотят.

Васарис увидал, что лицо ее такое же белое, как и у сына, а заплаканные глаза вспыхивают лихорадочным, нездоровым огнем.

Людас взял ее за руки и, придвинув кресло, сказал:

— Сядьте, Люция. Нельзя так… Вам понадобится теперь много сил и твердости. Сядьте же, Люция.

Она послушалась и, совершенно обессилев, опустилась на стул, а Васарис, придвинув другой, сел рядом. Довольно долго сидела она так, не двигаясь, положив руки на колени, и не сводила застывшего взгляда с сына. Казалось, что она отдыхала после того, как потеряла надежду и силы разрешить какую-то трудную, неразрешимую задачу. Но вот крупная прозрачная слеза скатилась с ее щеки, и вскоре слезы посыпались градом. Ни одним движением Люция не выдала своей боли. Только безмолвные блестящие слезы катились по щекам и орошали руки и колени.

Васарис глядел на эту немую, плачущую статую и сам не мог удержаться от слез. Долго ли они так сидели, он и сам не знал.

Наконец Люция очнулась. Медленно отерев глаза, она поднялась, поцеловала мальчика в лоб, закрыла ему лицо и, повернувшись к Васарису, едва слышно сказала:

— Теперь оставим его… Проводите меня в мою комнату.

Войдя в комнату, она опустилась на кушетку и указала Васарису место напротив.

— Вот я и одна, — точно разговаривая сама с собою, тихо произнесла она. — Ах, если бы кто-нибудь мог объяснить, почему он умер, мне бы легче было перенести этот удар.

— Причины его смерти известны, Люция, — ответил Васарис, боясь, чтобы она снова не начала винить себя. — Мальчик простудился и заболел воспалением легких. Законы природы жестоки, беспощадны, а человеческий организм слаб. Много людей гибнет в расцвете сил.

Но Люция думала о другом.

— Нет, не говорите так. Неужели человеческая жизнь и счастье зависит от бездушных законов природы? От случайных напастей? Это было бы слишком жестоко. Простуда не причина, она только предлог, способ что-то скрыть от нас и усыпить наш разум. Но кому это нужно? Какой в этом смысл?

Васарис ничего не ответил, словно и сам ожидал ответа от кого-то третьего, неведомого. С минуту помолчав, Люция заговорила снова:

— Пусть бы слепым законам подчинялась неживая природа или неразумные существа, но мы думаем и страдаем, мы имеем право знать, отчего и зачем все происходит.

Людас Васарис не считал, что законы природы слепы и неразумны. Но он знал, что не было смысла спорить с матерью умершего Витукаса, горе которой было непропорционально огромным по сравнению с ничтожными причинами, вызвавшими катастрофу. Ведь у чувства своя философия и свои аргументы. Бесполезно разбивать их холодными доказательствами.

А Люция продолжала:

— Может быть, его жизнь впоследствии была бы тяжкой, несчастной? Может быть, смерть избавила его от какой-нибудь неведомой катастрофы в будущем? Но тогда зачем он родился и зачем я должна мучиться, если мне это неизвестно? Если же смерть его — кара за мою недостойную жизнь, то в чем виноват он? Ведь можно было покарать меня иначе, не отнимая у него, невинного, жизни!

Васарис пытался ее успокоить, отвлечь, но она упорно возвращалась все к тому же вопросу: отчего умер Витукас, кому была нужна его смерть, какой в ней смысл. И не ее ли в этом вина… Васарис даже испугался, что у нее навязчивая идея и что подобные мысли могут больше надломить ее, чем скорбь о сыне.