В тени алтарей - [223]

Васарис нашел место, откуда лучше всего были видны Неман и Каунас. Город утопал в густой тени.

Тысячи огней мерцали в огромной долине. Огненные бусины отмечали тянущуюся вдоль ленту Укмергского шоссе. В самом низу, за деревьями, бесшумно катились волны Немана. Огни другого берега отражались в них, преломлялись, зыбились и вытягивались до середины реки. Возле каменного мола Цимбрувки дремали тихие пароходы. Окрашенные в светлую краску борта отражались в воде, а отнесенные назад толстые трубы терялись во мраке и в тени берега.

У самой воды маячил костел Витаутаса. Сверху он казался не выше окружающих домов, его восьмигранная красная башня не выделялась на фоне неба, и отыскать ее можно было только зная, где она находится. Но эту башню осенял ореол героической эпохи, она была овеяна легендами. Отыскав костел в темноте, Васарис долго не мог оторвать взгляда от его смутных очертаний.

Налево виднелся стройный костел и башни ратуши. Их белые силуэты поднимались над городом. Дальше массивная, четырехугольная башня базилики слегка возвышалась над ее темными стенами, еще дальше — только огни и темная даль, в которой невозможно было различить, где кончается город и начинается ночной мрак.

Людас Васарис долго сидел над обрывом, окидывая взглядом эту широкую панораму. Он повидал много больших городов, знал их жизнь, улавливал настроение. Каунас, по сравнению с ними, казался маленьким, убогим провинциальным городком, одним из тех, которые можно встретить только в небогатом краю. Но теперь Васарис почувствовал, что и над Каунасом расправляет крылья и точит когти демон больших городов, и, чтобы насытить его, требуется много невинных жертв, много тщетных усилий, много униженных, обреченных, разочарованных сердец и поверженных во прах благородных идеалов.

Здесь, на вершине Весулавы, Васарис размышлял в ту ночь о том, что одной из жертв демона столичной цивилизации стала Люция, что этот демон и в него вперил свой огненный взгляд и в его сердце хочет запустить острые когти. Васарис понял, что ему надо быть начеку, постоянно совершенствоваться и работать, чтобы не превратиться в моральную развалину, не задохнуться в этой душной, тесной, пыльной каунасской низине.

Сосредоточенно вглядывался он в далекий горизонт. Заря уже перешла с запада на север, подвинулась к востоку и из белесой сделалась огненно-золотой. Воздух был прозрачным. Словно какой-то пепел стлался низко над землей, а выше становилось все светлее и яснее. Костельные башни уже отделялись одна от другой. В пространстве определилось расстояние и открылась перспектива. Вдалеке, направо, выступил светлый купол Игулы, еще дальше — белые башни кармелитского костела и закопченные фабричные трубы. На холме Витаутаса чуть заметно вырисовывались ажурные мачты радиостанции.

Весь Каунас скучился в долине, и уже ясно обозначалась граница между откосами Зеленой горы и розовевшим горизонтом. Но солнце еще не всходило.

Людас Васарис поднялся со своего места и бодрым шагом направился домой.

XVII

Это лето было для него как бы длительной медитацией, как бы уходом в самого себя. Отойдя от людей, от жизни, он хотел получше разобраться в себе, собраться с силами и окончательно стать на тот или другой путь. Он ясно понимал, что год, прожитый в Литве, пока он был директором гимназии и выполнял обязанности ксендза, отнюдь не вернул его к священству. Теперь Людас Васарис жалел, что, будучи за границей, только по своей инертности, только из страха перед решительным шагом не отрекся от сана. Этот год был тесно связан с тем моментом, когда он в последний раз служил обедню, казался продолжением того времени. Но каким печальным продолжением! Это была какая-то агония, какое-то призрачное, двойственное существование, которое он уже не в силах был выносить.

Захоти он только, сейчас было бы самое время вернуться к прошлому! С Люцией он успел порвать, Ауксе же дала ему полную свободу и все предоставила на его усмотрение. Ауксе, правда, имела в виду только его отношения с Люцией, однако он-то знал, что его сан имеет огромное значение не только для него самого, но и для нее. Значит, нужно на что-то решиться. Иначе он не мог быть искренним с Ауксе и вообще не знал, как себя с нею вести.

Вот почему Людас решил провести свой отпуск в тишине и в уединении Ниды, где никто из каунасских знакомых не помешал бы ему обдумать этот вопрос.

Однако сначала надо было еще навестить родителей. В своих письмах они молили его вернуться домой и подольше погостить у них. Писали, что оба хворают и, бог весть, дождутся ли следующей весны. Людас отлично понимал, что сентиментальное настроение родителей обезоружит его, помешает сделать решительный шаг, но не откликнуться на их мольбу было бы слишком жестоко и гадко.

С тяжелым сердцем поехал домой Людас.

Он понимал, что является для родителей единственной опорой. Не будь его, жизнь казалась бы им пустой, лишенной смысла. Если бы он отрекся от сана, они считали бы, что это их вина, что на них лежит тяжкая ответственность за его грех. Людас также хорошо знал, что его мать винила себя за все проступки своих детей. Это она плохая, если плохи дети, это она не сумела воспитать их как следует, это она их родила такими и она отвечает за них перед богом. Она плакала, мучилась, ходила к исповеди, и никакими доводами нельзя было выбить из ее головы эти мысли.