В темноте - [20]

На эту «акцию» отец спрятал нас в подвале за стенкой, которую соорудил сам. Понять, что за фальшивой перегородкой находится тайник, мог бы только тот, кто взялся бы искать его именно в этом месте. Когда папа отвел нас в убежище, мама была на работе в Яновском лагере. Входное отверстие было очень небольшого размера. Нам приходилось забираться за перегородку на четвереньках, но внутри можно было встать в полный рост. Света там не было, и, чтобы не было так страшно, мы держались за руки. Мы прижимались друг к другу, как сардины в банке, а папа заделывал дверку, заклеивал стыки лентой, а потом закрашивал ее, чтобы не было видно, что стену кто-то трогал.

Мама пришла домой после долгого марша по Яновскому тракту как раз в тот момент, когда отец заканчивал маскировку. Позднее она сказала, что всю дорогу домой она не переставала беспокоиться за нас с Павлом. Она знала, что немцы рыщут по гетто в поисках детей, и понимала, что мы находимся в смертельной опасности. Сначала она поднялась в квартиру и, не найдя нас дома, ударилась в панику.

– Мои дети! – кричала она. – Где мои дети?

Соседка сказала ей, что отец повел нас в подвал, и мама примчалась туда. Увидев, что мы живы и здоровы, она заплакала. Мы с Павлом, конечно, были немного напуганы, но с нами и правда все было хорошо. В результате она забралась с нами в убежище, и отец закрыл нас там всех вместе. В такой страшный момент она просто не могла оставить нас одних. Какая бы судьба ни ждала нас, она хотела разделить ее с нами.

В тот момент я не знала, что, стоя рядом с нами, мама держала в кулаке три капсулы с цианистым калием. Она ни на секунду не выпускала их из руки, думая, что, если нас обнаружат, она улучит момент и положит их нам в рот, чтобы избавить от предстоящих страданий. Слава богу, до этого не дошло.

Спустя несколько часов мы услышали, что немцы начали обыскивать наше здание. Потом оказалось, что приходил всего один немец, но нам казалось, что нагрянула целая армия. Мы слышали, как он грохотал своими сапогами, как разговаривал сам с собой хриплым низким голосом. Дольше всего он копался и передвигал вещи как раз в подвале. Мы стояли, не шевелясь и не издавая ни звука. Мой брат был еще совсем мал, но отец уже столько раз прятал нас, что и он научился вести себя идеально тихо и спокойно. Я просто крепко сжимала его ладошку, и он молчал…

Наконец мы услышали, как немец громко воскликнул:

– Сырая стена! Сырая стена! Nass Wand! Nass Wand!

Кто-то донес, что мы прячемся в подвале, и немец увидел, что фальшивая перегородка отличается по цвету от остальных стен. Он ощупал стенку и, найдя место, где еще не высохла краска, начал колотить по панели, закрывавшей выход из убежища. Я четко помню этот грохот, повергший нас в полный ужас. Наконец заплакал Павел. Кажется, что издала вопль и я. Мама даже не попыталась утихомирить нас, потому что поняла, что мы попались.

Когда немец проломил стену, на его лице была скорее не ярость, а изумление мастерством, с которым отец изготовил для нас это убежище. Он даже отступил от стены, чтобы полюбоваться творением рук моего папы. Немец не нашел бы нас, если б не сырая краска! Я даже подумала, что он похвалит нас за то, что мы так ловко его провели!.. Но тут он вытащил нас из ниши и начал лупить плеткой – меня, и брата, и маму… Она не уронила ни слезинки, и я помню, с какой гордостью за нее заметила это.

И вдруг домой вернулся отец – наверно, кто-то сбегал к нему и рассказал, что происходит.

– Это моя семья, – бросился он у немцу. – Пожалуйста, отпустите их.

Умолять о пощаде было совсем не в его характере, но ради нас он был готов на все.

Немца одолевало любопытство.

– Зачем ты их спрятал? – спросил он.

– Чтобы спасти. От вашей «акции». Вы же забираете наших детей!..

Отец упал на колени и снова начал просить… Эти мольбы вывели немца из себя, и он ударил отца прикладом по голове.

Он был совсем мальчишка. Он бил нас, потому что так было положено, потому что ему так приказали, но было видно, что делать этого ему совсем не хочется. Да, мне было больно, но, как сказал позднее мой папа, нас могли избить в сто раз сильнее.

На помощь пришла мама. У нее с собой была сумочка с продуктами: сардины, хлеб, немного печенья. Мама не знала, сколько нам придется просидеть взаперти, и поэтому хорошо подготовилась. Она, наверно, почувствовала, что молодому человеку не очень-то по душе его роль. Она отдала ему сумку.

– Вот. Возьмите это, – сказала она, сняла с руки золотые часы и вручила ему.

Немец осмотрел часы, будто это был дар небес, и через мгновение-другое сказал:

– Я дам вам шанс. Одни часы – один ребенок.

Бедная моя мама, она пришла в ужас. Кто осмелится требовать от матери выбирать, какое дитя ей роднее! Но такие решения, несомненно, каждую минуту приходилось принимать еврейским матерям по всей Польше…

– У меня два ребенка, – сказала она. – Я не могу оставить одного, а другого отправить на смерть.

Отец не выдержал – он протянул немцу нашу фотографию с криком:

– Видите, они оба мои дети! Они – оба – мои – дети!

Из раны на его голове ручьем лилась кровь, но он молил немца о пощаде и просил отпустить нас. Он всю жизнь верил, что любую проблему можно решить в цивилизованной манере, т. е. приведя оппоненту разумные аргументы. Он предложил солдату вместо жены и детей забрать его – он был готов умереть за нас.