В тебе моя жизнь... - [376]

— В спальню ее! И принести туда воды и уксуса, — приказала Марина, едва коснувшись горячего, как печь, лба золовки. Ох, что за напасть такая! Теперь Катиш больна… Но почему она одна? И где фон Шель? И если она была не у него, то где? Куда ездила ее золовка?

Марина сама ухаживала за своей золовкой весь вечер. Она помогала протирать ее лицо и тело водой с уксусом, чтобы сбить жар, держала таз перед постелью, пока Катиш было дурно.

— Я не идиот! Не идиот! — бредила девушка, мечась в постели в бреду. — Сломала жизнь! Я сломала ее! Нет, нет! Я же люблю тебя, — хватала она Марину за руки, всматриваясь в ее лицо, явно видя перед собой вовсе не невестку. — Я хочу быть с тобой, слышишь? Почему? Почему?! — кричала она в никуда, и от ее криков у Марины кровь стыла в жилах. А потом вдруг Катиш приподнялась в постели и, глядя куда-то в противоположную стену, расхохоталась диким страшным смехом, от которого Марина похолодела. — Он убьет тебя! Убьет!

К полуночи жар немного спал, и Катиш вдруг успокоилась, затихла в подушках, вся мокрая от пота. Марина приказала переменить простыни и сорочку больной, а сама решила уйти к себе, еле передвигая от усталости ноги. Ей казалось, что такой усталой как ныне, она еще никогда ранее не была.

Прежде чем идти к себе, Марина заглянула к дочери, чтобы проверить ее. Лобик Леночки был холодным и мокрым. Она сбросила с себя одеяльце, и Марина не стала снова укрывать ее, ведь в комнате было невыносимо душно в предверии дождя, что проливался где-то сейчас. Она ясно видела, как где-то вдалеке поблескивает зарницы отдаленных молний.

Марина не стала звать Таню, не хотела беспокоить ее в такой поздний час. Да и видеть она никого не желала ныне, признаться по правде. Хотелось лечь сразу в постель, упасть на покрывало, даже не сняв домашнего платья, и забыться беспробудным сном. Но ей это не удалось, потому как в комнате ее ждали.

Анатоль. Она стоял у распахнутого окна, заложив руки за спину, и смотрел куда-то напряженно вдаль, на зарницы, что мигали то и дело в темном небе. Видимо, он прибыл вечером из Царского Села, подумала Марина. Только вот почему ей не сообщили?

Она медленно подошла к нему, и он, не поворачиваясь к ней, вдруг поймал ее за кисти рук, привлек к своей спине, заставляя обхватить его в объятии. Марина вдруг сама прижалась щекой к его спине, обтянутой батистом рубахи, признаваясь себе с удивлением, что безмерно рада его видеть сейчас, что ныне она не будет одна в этом доме, полном болезней и горестей.

— Как Катиш? — спросил Анатоль тихо, перебирая тонкие пальчики своей жены у себя на груди.

— Вполне сносно. Жар почти сбили, — Марина помолчала, а потом все же добавила. — Я думаю, это у нее нервное. Столько перенесла в последние дни!

— Немудрено! — с горечью произнес Анатоль, а потом вдруг резко развернулся и прижал пальцы Марины к своим губам. — Я так люблю тебя. Я люблю тебя и Элен так сильно! Вы и только вы в моем сердце, и этого ничто не изменит!

Он взял ее лицо в ладони и коснулся ее губ легким нежным поцелуем, на который она ответила, изголодавшись по ласке и нежности. Потому не стала сопротивляться, когда он увлек ее к постели. Анатоль медленно расстегнул все крючки на ее платье, а потом легко стянул его вниз на пол, помог ей снять корсет, оставив жену только в сорочке.

Затем Марина помогла ему снять высокие сапоги, ведь это было невозможно сделать без посторонней помощи. Она едва управилась с ними, недоумевая, как это делает Федор, и ее озадаченное лицо вызвало улыбку на лице Анатоля. Он протянул руку и потянул ее к себе, откидываясь на постель. Затем аккуратно устроил рядом, накрыв своей сильной рукой ее талию.

Так они и лежали почти всю ночь — лицо к лицу, глаза в глаза. Словно не могли насмотреться друг на друга. Нынче им почему-то не хотелось страсти, только нежности, только легкой ласки, убаюкивающей, успокаивающей.

— Ты был прав, — проговорила Марина, гладя мужа по лицу кончиками пальцев. — Я думаю, фон Шель не желает делать предложения Катиш, убей Бог не могу понять отчего.

— Я всегда прав, — лениво ответил ей Анатоль, изо всех борясь со сном, желая всю ночь смотреть вот на свою маленькую жену в его объятиях. Марина не стала с ним спорить, прекрасно зная, к чему это приведет. Только улыбнулась в ответ, а потом вдруг предложила:

— Я долго думала над тем, как нам следует поступить. Ныне я знаю. Нам просто надо покинуть Петербург, чтобы никто и никогда не узнал о том, что произошло. Увезем Катиш на время прочь. Я согласна прожить с ней где-нибудь в отдаленном имении, если вдруг… если она тяжела.

Анатоль напрягся под ее руками, и она замолчала на миг, но потом, так и не получив возражений, продолжила:

— Вдали от ушей и глаз она разродится. Мы скроем этого ребенка от всех. Объявим его нашим воспитанником, ежели ты так решишь, ежели не позволишь признать его сестре. Да-да, я знаю, какой это позор признать ребенка! Но вспомни про господина Грибоедова. Он ведь тоже…

— Давай подумаем об этом после, — прервал ее Анатоль. Не грубо и резко, как ранее делал это, а тихо и спокойно. — Но план мне твой нравится. Очень. Моя маленькая умненькая женушка.