В те времена - [3]
Шрифт
Интервал
Лошадь топчет снегирей.
Ну, а я-то, — вот досада! —
Не водил полки на площадь.
Ну, а я-то, — вот досада! —
Не страшил смешком царей…
Но в одном я не солгу:
Знал я женщину такую,
Что ни другу, ни врагу
Про неё не растолкую.
Она прочим не чета.
Без неё-то — всё едино.
Нет, не стоит ни черта
Моей жизни половина!
Сколько, брат, ни хорохорься —
Всё теперь пойдёт на убыль…
По усам текли мгновенья, —
Да, видать, не пригубил,
Ну, а я-то, — вот досада! —
Мало так её голубил,
Ну, а я-то, — вот досада! —
Мало так её любил!
1980 г.
Снежный блюз
Снова сыплет за окном снег,
Снова — яства из семи блюд…
Эй, трубач, я вновь пришёл с Ней —
Ты сыграй нам, помнишь? — тот блюз.
Пусть всё будет, как тогда — пой,
Рви синкопы горловых жил.
Пусть струится по щекам пот,
Пусть несется из аорт жизнь!..
Как легка была тогда ночь —
Продолженье наших дней тех,
Где сплетались из семи нот
Темы вечные для двух тел.
С этой женщиной, прости, Бог, —
Будто сотканной из ста грёз,
Я такую испытал боль —
И такое волшебство снёс,
Что теперь — хоть из аорт кровь, —
Пусть сам дьявол разведёт прыть, —
Буду землю, как слепой крот,
По её следам ребром рыть!..
Так руби же, музыкант, такт,
Рви синкопы горловых жил.
Есть пока что на земле Та,
За которую и смерть — жизнь!
1979 г.
Парад-алле
Мимо рощ и домов, мимо лиц и стекла,
Попирая асфальт и бетон,
Осень рыжеи лошадкой в наш город вошла,
За собою везя фаэтон.
Вот на площади главной разбит шапито,
И над мелом встревоженных лиц,
В роковое пространство врезаясь винтом,
Крутит сальто отчаянный лист.
Припев:
Марш выходной заиграет оркестр —
Публику бросит в пьянящую дрожь…
В небе луну, как серебряный крест,
Прячет за пазуху дождь.
Представленье в разгаре, сопит детвора,
Восхищенно хрустят леденцы…
Как факиры, меняют одежды ветра,
Колет тайной под ложечку цирк.
А когда сатанеет сквозняк-дирижер,
Скоморошьи прищурив глаза,
Наша память, как клоун, спешит на ковер,
И взрывается хохотом зал.
Припев.
Жгут повсюду листву, холодеющий дым
Вынет душу из темных аллей…
Цирковые гастроли осенней орды
Завершатся парадом-алле.
Мимо улиц и лиц, засыпая дома,
Попирая асфальт и бетон,
Белогривой лошадкой плетется зима
И везет за собой фаэтон…
Припев.
Музыкант
В саду, где рой кузнечиков
Молился на закат,
Одну сонату вечную
Тревожил музыкант.
Он долго спорил с давешним,
Слова перебирал,
Постукивал по клавишам,
Наигрывал-играл.
Слетались звуки вещие
К нему на торжество,
И приходила женщина
Из памяти его.
И уносил кататься их
Её звенящий смех
В блаженный девятнадцатый
Потусторонний век.
Кнуты по крупам щёлкали,
Кричали лихачи…
Глаза её за щёлками
Смеялися в ночи.
Спала притихшим зябликом
В пустом дому она,
Надкушенное яблоко
Белело, как луна.
Пёс лаял из-за дерева,
Уныл и языкат,
И с неизвестным демоном
Прощался музыкант.
Он ноты прятал бережно,
И счастье жгло его,
Как в юности безденежной, —
Бог знает, отчего…
1978 г.
«Они проснулись поутру…»
* * *
Они проснулись поутру,
И пили чай, хрустя хлебцами.
Бельё качалось на ветру
На леске между деревцами.
Он выбегал, накинув шарф,
По лестнице в притихший дворик.
Пустую банку вороша,
Он восклицал: «Ах, бедный Йорик!»
И был апрель. И по реке
Спешили грузовые баржи…
И двушка в тёплом кулаке
Была потёртым знаком кражи.
Он набирал шесть долгих цифр
Из углового автомата,
И обещал билеты в цирк,
И улыбался виновато.
Он заходил к себе домой,
Читал унылую записку
И восседал за стол хромой.
И ел холодную сосиску.
Потом ложился на диван
И, проглотив четыре строчки,
Заваливался, как в туман,
Не сняв ботинки и сорочку.
Он молча вглядывался в тьму,
Ища итог судьбы печальной,
И там мерещилась ему
Другая жизнь. И берег дальний.
1979 г.
«Мне снился старый дом…»
* * *
Мне снился старый дом
В ряду построек ветхих,
Издерганные ветки
Над мокрым сентябрем…
В одном окне пылал
Свет таинства былого
И лестница отлого
К входной двери вела.
И там, за дверью той,
Как в мякоти сугроба
Сиял высоколобо
Огарок золотой.
Листвы желтевшей чернь
За окнами вращалась.
И мне не воспрещалась
Заносчивость речей.
Был в комнате разлад
Бивака кочевого.
И наш полночный сговор
Как ангел был крылат.
Струясь, как полотно,
Свет падал к изголовью…
Что мы зовем любовью —
Теперь не все ль равно?
Что сбудется еще —
Загадывать не смейте.
Мы не в ладах с бессмертьем —
У нас с ним свой расчет.
Пока ж в живой висок
Стучится кровь ребристо, —
И ныне мне, и присно
Приснится этот сон.
«Вечереет. В доме тишь и запустенье…»
* * *
Вечереет. В доме тишь и запустенье.
Пахнет серой и паленой пахнет шерстью…
И нам видится движенье света к тени
Как извечное движенье к совершенству.
Тьма густеет, сахарится, как варенье,
Налипает на ладони мокрых листьев,
Будто день всего прошел от Сотворенья
И Господь не одичал от горьких истин.
Желтый глаз луны в реке мигает сонно,
Желтизной горят черемухи манжеты,
Будто плод запретный все еще не сорван
Не записаны библейские сюжеты…
И такая тишина в саду латунном,
Будто нет еще ни рая, ни чистилищ,
Будто мы еще заносчивы и юны
И как следует любить не научились.
Песенка уличного фонаря
Вот и снова коричневый пёс
С грустным взглядом ковёрного клоуна
Свою лапу занёс,
На хозяйский косясь поводок.
Гирька серого утра,
В медь трамвайного уха закована,
Тянет ходики дня,
На которых грустит холодок.
Не приходит фонарщик давно,
Чёрный шарф и цилиндр его вылиняли,