В тайном государстве - [54]

Молчание огромного дома как бы подтверждало изрекаемые Мэттьюзом формулы здравого смысла. Полковник запустил пальцы в волосы, откидывая их назад.

— Пойду взгляну на Барбару. Наливай себе пива. За такую цену — десять пенсов пинта — поди найди другое.

Стрейндж пододвинул к себе высокую пивную кружку и налил ее до краев. Мэттьюзу, подумал он, вряд ли было трудно установить, что поведение Листера доказывало его лояльность. Но если человек заранее во всем уверен, тем более что доказательств нет… Давенпорт, к примеру, не согласился бы с Мэттьюзом, хотя Давенпорт в курсе всех дел. В самоуверенных ответах полковника содержалось нечто, раздражающее Стрейнджа. Он и забыл, насколько консервативны эти военные.

На сей раз Мэттьюз вернулся с улыбкой.

— Спит спокойно, — сообщил он. — Утром, надеюсь, будет лучше. Очень она расстроилась, что тебя не увидит.

Стрейндж передвинул кружку по столу как шахматную фигуру.

— Еще одна просьба, — произнес он, — сохрани нашу беседу в тайне, ладно?

— Кому это интересно? — удивился Мэттьюз.

— Тебя могут спросить.

— Кто?

— Хейтер.

— Почему? — всполошился хозяин. — Разве за тобой следят?

— Ты попал в точку, — спокойно подтвердил Стрейндж.

— Боже мой, Фрэнк, а я и понятия не имел! Ты немедленно должен уйти. Может получиться нескладно.

— Конечно, может. — Холодно и оценивающе Стрейндж посмотрел на Мэттьюза. — Извини, Барнаби. Я приехал в Олдершот потому, что думал: вот человек с государственной службы, который ни во что не ставит устаревшие предрассудки.

— Спасибо большое.

— А вместо этого передо мной человек, которым, как и другими, владеют нелепые предубеждения.

— О чем ты, черт возьми? — уставился Мэттьюз на гостя.

— Да все о том же: был бы тем, кем я тебя считал, то плюнул бы на то, что тебя будут допрашивать, если бы верил, что я действую в защиту интересов страны. В конце концов, именно за их защиту тебе и платят деньги.

— Думаешь, я утратил чутье?

— Дело не в этом. Скорей просто умываешь руки.

— Как ты смеешь!

«Даже в гневе, как и во всем остальном, — подумал Стрейндж, — Мэттьюз не отличается оригинальностью».

— Позволь перед уходом объяснить, что именно я имею в виду. Вы настолько загипнотизированы мнимой угрозой, о которой каждый вечер твердите в клубе, что не видите, что у вас самих творится под боком. А стоит кому-нибудь вроде Листера появиться и ткнуть вас носом в настоящую угрозу, как вы отказываетесь ему верить. Частично я виню себя. Наша встреча и беседа помогли мне лучше понять, почему Листер потерпел неудачу.

— О чем ты там толкуешь?

— Да все о том же. С какой стати Куперу, Эллисону и Листеру подчиняться приказам из-за «железного занавеса»? — Стрейндж говорил твердо. — Угроза извне, в которую я, ты, да и любой в Уайтхолле были приучены верить, чтобы удержаться в своих административных креслах, гораздо менее реальна, чем враги, которых мы вскармливаем здесь, сами. Если позволишь, я приведу тебе пример стереотипа исторического мышления. Мы, бывало, тешились такими несуразностями вместе. Ты, я и тысячи нам подобных верят, что на нас нападут красные. А раз так — мы и будем ждать нападения извне, несмотря на то, что на самом деле враги действуют среди нас. Знаешь, Барнаби, мы — сборище прирожденных шовинистов.

Апелляция к старой дружбе слегка растрогала Мэттьюза.

— Я всегда знал, Стрейндж, что ты патриот.

— Надеюсь, да. Но не тогда, когда под предлогом защиты родины такие, как ты и Хейтер, идут на все, лишь бы скрыть истинное положение дел. Ты предпочитаешь спасти свою шкуру, нежели разобраться в существе дела. И будешь драться с несуществующими врагами просто, чтобы доказать, что ты в состоянии еще драться. Этим отчасти и объясняется твоя слежка за Листером…

— Извини, Стрейндж, но мне приказали.

— Конечно, приказали. Из-за Листера и заварилась вся каша, но никому до этого нет дела, а меньше всех — тебе и Хейтеру. Листер — угроза начальству, которому вы угождаете и льстите. Ошибка Листера состояла в том, что он, заподозрив «некое высокопоставленное лицо», не побоялся сказать об этом. И Листера затравили. Я думал, что иду по ложному пути. Потому сюда и пришел. Я стал начальником, но не от рождения. В отличие от тебя. И ни на ком из их дочерей не женился. — Изумление в глазах Мэттьюза сменилось бешенством, но остановить Стрейнджа было уже невозможно.

— Благодаря моим способностям меня приняли в привилегированную школу. Я сам пробился в жизни. Снимал комнатушки. И тридцать лет мирился с классовым недоверием к простым людям. Считается, что у них примитивное мышление.

— А ты сам никому не доверяешь.

— Нет, просто сержусь на всех. Недоверие, о котором я говорю, имеет глубокие социальные корни. К тому же замешено на классовом страхе.

— Стрейндж, куда, черт возьми, ты клонишь?

— Не перебивай. Хейтер — старый служака, чем-то похожий на тебя. Он жалеет о катастрофическом падении национального престижа. Необходимо время, чтобы сознание нашего падения проникло под толстые военные черепа. — С удовлетворением отметив тревогу на лице Мэттьюза, Стрейндж продолжал: — Но если в конце концов они это осознают, им будет не по себе. Чтобы сохранить остатки былого могущества, соображают они, даже если распад идет полным ходом давно, нужно рассчитывать каждый шаг. Барнаби, я говорю об утрате идеалов среди людей, которые правят страной. Хейтер и ему подобные в министерстве творят, что хотят, пока еще в их власти поддерживать то, что осталось от общества, давшего им так называемую свободу. Они так же неразборчивы в средствах, защищая эти руины, как и, по их мнению, люди, которые грозятся разрушить их до конца. Фактически Хейтера волнует одно: управление, его маленькая империя, может сыграть решающую роль в последнем сражении. Меня потому-то и выпихнули, что я угрожаю испортить ему крестовый поход. Хейтер прекрасно понимал: получи я хоть малейшее представление о содержании докладной Листера, расследование не кончилось бы без выяснения личности «высокопоставленного лица». Странно, до тех пор, пока я не вляпался в эту гнилую кучу, я не видел реальной причины своей опалы. Да, признаюсь, мне горько, я жажду мести и не скрываю этого. Думаю, что имею на это право, знаю, что докажу в конце концов свою правоту.