В тайге стреляют - [129]

Приступ кашля остановил Чухломина. Он схватился руками за грудь. На висках вздулись синие жгуты вен. Пот мелкой сыпью покрыл лоб. В изнеможении он привалился к столу и уронил на него голову. Несколько минут прошли в безмолвии. Назарка отчетливо слышал, как надсадно, со свистом втягивал в себя воздух Чухломин. В груди его что-то переливалось и булькало.

— В Ачинской пересылке легкие мне отбили, — прошептал он, сплевывая в платок. — С того и началось.

Отдышавшись, Чухломин поднял голову и, приглаживая растопыренной пятерней волосы, улыбнулся.

— Вот и отпустило, — сказал Чухломин и распрямил спину. Он нашарил трубку и с излишним старанием принялся уминать в нее табак. — О чем мы толковали?.. Так вот, Никифоров, главнейшая задача органов Чрезвычайной Комиссии — выявлять явных и тайных противников рабоче-крестьянского государства и обезвреживать их. Сам знаешь, бандиты редко сдаются по доброй воле. Мы будем выявлять и разоблачать сознательных врагов диктатуры пролетариата, которые никогда по-честному не примирятся с нами. Таких необходимо отделять от сомневающихся, заблуждающихся и обманутых. Это особенно сложно у нас, в Якутии... Тебе, Никифоров, не по годам много привелось испытать в жизни. Уверен, что у тебя развилось классовое чутье, классовая непримиримость и ненависть... Будешь помогать мне. Я ведь не забыл твое путешествие в Бордон и как ловко обвел ты вокруг пальца Цыпунова. Не будь тебя, еще неизвестно, чем бы кончилась осада...

Вечером Назарка опять был в кабинете председателя Чека. Чухломин зажег лампу, прикрыл ее жестяным колпаком так, чтобы лицо оставалось в тени. Пришпилил на окна листы серой оберточной бумаги. С наступлением темноты в просторном нежилом здании затаилась особенная тишина. В караульной гулко раздавались шаги.

— В последней стычке с бокаревской бандой наши захватили несколько человек. Вот и будем выяснять, что это за рябчики... На цыпуновский след бы напасть. По слухам, он опять свое отребье собирает, — сказал Чухломин.

Он ходил по комнате. Потом сел на табурет и крикнул дежурному, чтобы привели пойманного бандита. Немного погодя в кабинет вошел плечистый мужчина в распахнутой оленьей дошке, на груди угольником отвисла разорванная рубашка. Волосы у него были раскосмачены, подбородок зарос щетиной. На щеке выделялась черная подсохшая корка — когда-то сильно поморозил. Он угрюмо, исподлобья осмотрел Чухломина и Назарку. Взгляд его был насторожен и колюч. Пленный поддернул плечом сползавшую дошку и в нерешительности остановился у порога.

— Чего стал? Проходи! — буркнул охранник и подтолкнул его прикладом.

— Присаживайся! — пригласил вошедшего Чухломин и кивком головы отпустил конвоира.

Пленный беляк сел осторожно, на краешек табуретки, точно боялся, что пол под ним внезапно разверзнется. Чухломин между тем занялся трубкой, и в комнате надолго установилась тишина.

— Расскажи, где ваш главарь назначил новое место сбора? — не поднимая головы и не глядя на захваченного, попросил Чухломин.

— Не знаю! — Тот завозился, усаживаясь удобней, и вдруг сказал: — Табачку разреши, комиссар! Ты с трубкой возишься, а у меня слюны полон рот.

Чухломин молча протянул кисет и спички. От листа бумаги оторвал неровный лоскуток. Пленный не спеша закурил, с наслаждением затянулся несколько раз подряд, облаком выдыхая из себя дым, и миролюбиво произнес:

— Не допрашивай меня, комиссар: бесполезно! Ничегошеньки я не знаю. Никаких свиданий никто не назначал. Напрасно будешь мучить и себя, и меня!

— Ах, вот ка-а-ак! — протянул Чухломин, и впадины на щеках побледнели. — Не желаете разговаривать с представителем революционного правительства!..

Покусывая губы и вздрагивая ноздрями, Чухломин замедленными движениями расстегнул кобуру, не спеша извлек из нее маузер и взвел курок. В тишине сухо и резко щелкнуло. Назарка оцепенел, задержал дыхание, стиснув в кулаке папиросу. Захваченный бандит дернулся, глаза его расширились, и даже цвет их вроде бы изменился. Однако он тотчас овладел собой и глухо заговорил, торопливо и жадно заглатывая дым:

— Ты меня оружием не стращай, комиссар! Я пужаный-перепужанный! Советская власть амнистию объявила. Самосудом расправляться теперь вашему брату запрещено!.. Разбираться будут. Может, я по несознательности или по какой другой надобности на службе у Бокарева состоял...

— Вот что, друг! — четко выговаривая слова, произнес Чухломин, не спуская загоревшегося взгляда с пленного. — Я перед революцией и перед Советской властью заслуженный человек, и за одного сволочного гада, как ты, ничего мне не будет! Понятно, несознательная личность?.. Не укажешь, где и когда назначен сбор, выстрою завтра ваших и перед ними самолично тебя шлепну! Жалуйся на том свете! Небось подействует на дружков-приятелей, развяжут языки! Думай до утра: после будет поздно. Уведите!

Работа в Чека целиком поглотила Назарку, и дни проходили незаметно. Назарка довольно скоро убедился, что Чухломину недоставало терпения и самообладания. Разгорячившись, тот терял над собой контроль, выдергивал маузер, грозил тут же пристрелить пленного. В такие моменты глаза у него становились мутными, на губах появлялась пена, левое веко дергалось.