В тайге стреляют - [117]
— По-доброму не желаете! — зло крикнул командир. — Выкурим, как ос! Не выйдете — в дыму задохнетесь, живьем сгорите!
Он отполз к опушке, собрал вокруг себя несколько бойцов. Помолчал, что-то обдумывая.
— Задерживаться здесь нам проку нет. Еще распутица захватит... Так. Выдвинуть пулеметы к амбару. — Фролов долго, изучающе разглядывал строение. — Ларкин! Вот тебе фляжка со спиртом. Спички есть?.. Подбирайся к двери. Мы прикроем тебя всеми огневыми средствами. Носа не высунут. Понятно?
Ларкин с деловитым видом сунул в карман фляжку, потряс над ухом коробком — много ли спичек, и подмигнул товарищам:
— Для внутреннего употребления малость приберегу. Не все же выливать.
До амбара добрались благополучно. Осажденные молчали. Красноармейцы установили свои испытанные Шоша и «максим», настороженно притихли. Ларкин скинул полушубок, посуровел лицом.
— Еще раз предлагаю прекратить бесполезное сопротивление и сложить оружие! — прокричал командир и снял папаху, чтобы лучше слышать.
Ответа не последовало.
— Бей по бойницам! Дверь держать под прицелом! — приказал Фролов и махнул Ларкину.
Тот подобрался, напрягся. Как только над аласом заполоскалась пулеметная дрожь, Ларкин крупными скачками припустил к юрте. Оттуда посыпались пули, взбивая вокруг смельчака снежные фонтанчики. Будто споткнувшись за невидимое препятствие, Ларкин распластался на земле и, не мешкая, пополз дальше, неуклюже приподнимая зад и переваливая его с боку на бок. Пулеметы работали безостановочно. С наклонных стен юрты, сбитая пулями, осыпалась глина, смешанная с навозом.
Вот Ларкин достиг навеса, приподнял голову, осмотрелся. Помедлив, вскочил, пригнулся и приник телом к балбахам, сложенным на завалинке. Красноармейцы перевели дыхание.
И тут из трубы выставилась палка с белым полотнищем, испятнанным сажей. Слабый ветер лениво колыхнул простыню.
— Стоп! — крикнул Фролов.
И сразу навалилась такая тишина, что зазвенело в ушах. Ларкин недоуменно обернулся к своим: почему прекратили огонь? Ему посигналили, дескать, все в порядке.
Дверь распахнулась. Порог перешагнул человек, вскинул руки и застыл, видимо ожидая дальнейших распоряжений. За ним появился второй беляк, третий. Тесное чрево юрты извергало из себя новых и новых безоружных людей. Красноармейцы с винтовками наизготовку медленно приближались к сдавшимся.
Ларкин сразу сообразил, в чем дело, и, пользуясь тем, что на него не обращали внимания, порядком отхлебнул из фляжки и закусил снежком. Попутно одолжил посудину Коломейцеву.
— Стройся, голопузые вояки! — весело гаркнул Ларкин. — Слушай мою команду!.. Становись!
Пленные послушно начали ровнять строй.
— Полно тебе! — сказал Ларкину Фролов и отнял у того ополовиненную фляжку.
Месяц рождения жеребят принес потепление. Солнце все выше взбиралось по небосклону и ослепительно сияло, будто с лихвой отдавало земле все, чего та была лишена в декабрьскую и январскую стужу. В его полуденных лучах каждая снежинка сверкала и блестела, словно тоже превратилась в крохотное солнце.
Тени под деревьями были, как мазки сажи, плотные, резко очерченные. Бойцы жмурились от обилия света, жаловались на боль в глазах.
Костя Люн завел русскую песню. Голос у него был приятный, и красноармейцы дружно подхватили припев. Протяжная, с грустинкой, мелодия будоражила окрестную тайгу, и лошади без понуканья прибавили рыси.
Неожиданно от пленных взметнулся высокий, звенящий от натуги тенор:
— А ну молчать! — угрожающе привстал Ларкин.
— Пускай их, — остановил его Фролов. — Песня, она сердце умиротворяет.
Тоскливо, с надрывом, со слезой тянули пленные. Красноармейцы притихли, невольно сочувствуя чужому горю, побежденным врагам.
Добросовестно укутанный тулупами, Назарка лежал на предпоследних санях. Неумело перевязанное плечо ныло. Кеша-Кешич определил, что пуля задела кость. Крови Назарка потерял много. Смежив веки, он слушал тягучий напев пленных, а на душе было празднично оттого, что остался жив, что скоро опять нагрянет взбалмошная весна с задиристой перебранкой куропаток, с бормотаньем тетеревов и волнующим свистом утиных крыльев... Маленькая, ветхая юрта их, наверное, уже развалилась, если по приказанию Павла ее не сожгли. И отыщешь ли теперь могилу матери и сестренок?.. Представилась полузасохшая лиственница. С одного бока у нее стесана кора и углем нарисована лошадь.
«Хвост у нее я так и не подправил!» — подумал Назарка, и невеселая улыбка тронула его губы.
Рядом послышалось учащенное дыхание. Костя Люн тяжело плюхнулся в сани, что-то спросил. Погруженный в воспоминания, Назарка не ответил. Потом он повернул голову, приоткрыл веки. Солнце с размаху ударило в глаза, и весь мир мгновенно превратился в сияющий огненный каскад. Ослепленный, Назарка невольно зажмурился.
— Назарка! — наклонившись к нему, окликнул Костя. — Кончай дрыхнуть!.. Подъем!
— А я и не дрыхал! — приподнял голову Назарка. — Я думал...
— Глянь, куропатки поднялись!
— Где? — встрепенулся Назарка.
— Во-он! Над поляной мельтешат.