В свободном полете - [12]

— Биплан так и стоял в нескольких ярдах от ковра. Убедившись, что Хоуви пока ничего не грозит, Джек потерял интерес к торжественной встрече. Позже он сказал мне, что ему известно около восемнадцати способов использования рта, которые по всем показателям оставляют далеко позади приветствия в адрес героев. Он вытащил из кокпита сумку с инструментами и принялся лениво копаться в моторе, напевая под нос непатриотическую музыку. Кое-кто бросал на Джека осуждающие взгляды, но никто не решался прерывать ораторов, так что ему позволили спокойно заниматься своим делом. Через два с половиной часа, когда героев, наконец, поприветствовали все желающие, Джек еще так и не вылез из-под кожуха двигателя.

— Генерал Паттон заслужил благодарность слушателей краткостью ответной речи и поблагодарил жителей Роузвилла за теплую встречу — у полковника Холла это вызвало смущенную улыбку, а отдельные несознательные граждане наверняка смеялись про себя. Затем генерал поздравил рабочих с перевыполнением государственного плана и на том закончил, пообещав, что пилоты ЭРС еще выступят во второй половине дня на церемонии награждения. «Если только, — хрипло пригрозил он с ухмылкой, — кто-нибудь еще не попытается приветствовать героев…»

— Что я запомнил в генерале Паттоне, так это его глаза. Он был настоящим героем и патриотом — кто в этом сомневался? — но мне показалось, что у него глаза сумасшедшего. Наверное, это необходимый атрибут почти любого героя, но раньше я никогда об этом не задумывался. Паттон иногда утверждал, что он перевоплощение Чингисхана, или маршала Мюрата, или еще кого-то. Теперь, в ретроспективе, я понимаю, что Пентагон назначил его командиром ЭРС лишь ради того, чтобы он не мешался под ногами. Объединенному комитету начальников штабов вполне хватало и одного Дугласа Макартура. К тому же, Паттон, ненавидевший генерала Монтгомери, который отвечал ему взаимностью, при каждом удобном случае предлагал сбросить на вонючих англичашек что-нибудь помощнее. Он считал, что это может убедить их отвязаться от наших идейных братьев в Малайе.

— Когда Паттон закончил выступление, добрые граждане Роузвилла расслабились — в той степени, в какой это было возможно в Америке эпохи Капоне. Оркестр заиграл последний хит Синатры под названием «Мое социалистическое сердце». Первые ноты едва успели отзвучать, а героев уже окружила толпа. Каждому хотелось добыть что-нибудь на память от знаменитых летчиков: получить автограф, или локон волос, или просто послушать их голоса. В основном толпились девчонки, но и ребят было немало. Фоторепортер «Эха» вовсю щелкал аппаратом, снимая героев, позировавших со счастливчиками. Пита Горовица протолкнул вперед Рук, и того сняли с Дюком, а Мелвин Янделль, король хулиганов, был запечатлен в момент рукопожатия с Одиноким Орлом. Я стоял и думал про себя, что совершается вопиющая несправедливость, хотя такие мысли и не подобали пионеру. Свинячий Рук был так занят своим протеже, что забыл дать команду «вольно». Когда он вспомнил о нас, вокруг героев было уже столько народу, что не стоило и надеяться пробиться к ним. Впрочем, утешал я себя, летчики должны были гостить весь уик-энд, так что у меня еще оставался шанс полизать геройскую задницу.

— Так я и стоял чуть в сторонке от огромной толпы и вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит. И тут у меня за спиной чей-то голос спрашивает, не разбираюсь ли я в авиадвигателях. Понятное дело, разбираюсь. Сам не знаю, как это вышло, но через пару минут я уже помогал Джеку чинить мотор. Поначалу я смущался, потому что понимал, что сознательному юному коммунисту вроде меня негоже находиться в компании подозрительного хулигана, а то и рецидивиста. Однако через некоторое время я успокоился, поскольку выяснилось, что о самолетах я знаю больше Джека, и, к тому же, на него произвели впечатление глубокие познания техасского парнишки. У биплана подтекал топливопровод, и я аккуратно заделал течь пластырем из аптечки. Джек представил мне свой самолет под именем Х-1, в просторечии — Гусыня-Щеголиха.

— Машина что надо, — сказал он, — только женского пола и капризная, как все дамочки. Любит временами показать характер и вытряхивает нас с Хоуви на землю, заставляя малость поползать. Но любим мы ее от этого ничуть не меньше.

— Джек мне сразу понравился, потому что он разговаривал со мной, как со взрослым. Это очень важно, когда тебе пятнадцать. Так хочется доказать, что ты уже вырос, а все продолжают считать тебя ребенком. У Джека было еще одно качество — уникальное в то время, — которое невольно располагало к нему. Он ничего не боялся и говорил то, что думал, в отличие от остальных, которые при виде пионерской формы будто воды в рот набирали, опасаясь, что ты подловишь их на антикапонистских высказываниях и донесешь куда положено.

— Джек же просто болтал, рассказывая о Гусыне-Щеголихе, и о Хоуви, и об их приключениях во времена перелета через всю страну от океана до океана и обратно. Они едва-едва зарабатывали на пропитание разовыми контрактами на опыление посевов или выступая с аэроакробатическими номерами, да еще Джек немного подхалтуривал музыкой и стихами. Джека вовсе не беспокоило то, что его друга засадили на уик-энд в каталажку, наоборот, по его словам, Хоуви должен быть благодарен за трехразовое питание и койку, которые не стоили ему ни цента. Во всяком случае, им частенько приходилось довольствоваться куда меньшим. Все, о чем говорил Джек, превращалось в поэзию. Очень многое из того, что он рассказывал, было беспардонным враньем, но вранье это, тем не менее, было правдой. Одна ложь Джека стоила многочасовой речи Янделля о производственных планах и моральном и материальном стимулировании. В общем, Джеку и Хоуви удавалось кое-как наскребать денег на жратву и горючее, а тем временем Джек собирал материал для книги. Как он сказал, это должна быть «суперсовременная, сверхприбыльная, гениальная и бесподобная книга», отчасти правдивая, отчасти — нет. В ней рассказывалось о двух типах, которых звали Сол и Дин и которые на самом деле не были Джеком и Хоуви, но вполне могли и быть ими, и об их жизни в воздушных течениях ССША. «Я хочу делать книги не хуже, чем Гальяр играет джаз, или Ван Гог пишет пшеничные поля. Сечешь?»