В стране полумесяца - [16]

Тут мы ходили от лавки к давке и рассматривали трубки. Вряд ли кто-либо видел прямо на улице столько великолепия. В этой стране табак является не роскошью, а поистине предметом первой необходимости, одинаково неизбежной как в палатке кочевника или в гареме, так и во дворце султана или в Совете Высокой Порты[32]. Пророк запретил опьяняющие наслаждения, но пророк не знал табака, поэтому и запретил только вино. Впоследствии толкователи Корана пробовали включить табак в число «опьяняющих наслаждений». Однако это не прошло. В Турции не могло пройти. Это прошло только в Бухаре. Потому что для турка табак сделался наиважнейшей потребностью после хлеба и воды.

Я спрашиваю себе трубку, которую турок называет «наргиле». Для надзора за нею нужно двое слуг, из которых один должен заботиться только о чубуке, другой только о самой трубке.

Трубка была действительно совсем особенная: она состояла из стеклянного резервуара для воды, затем из прямого соединительного коленца, чёрной колонки в один фут высоты, покрытой круглыми гипсовыми шариками, напоминавшими жемчуг. Далее из самой трубки, эмалированной и украшенной голубыми, красными и белыми стёклышками в виде арабесок. Наконец из чубука, представлявшего собой длинную змею с блестящими кольцами. Сколько же он желает за эту редкостную трубку.

— Двадцать тысяч дукатов, — отвечает торговец.

Тут мы оба, поочерёдно рассматривавшие то чубук, то трубку рассмеялись.

Но грек, подсчитавший про себя проценты, принялся объяснять достоинства товара. Вид у него был совершенно серьёзный. Некоторое время мы с ним шутим и подталкиваем его в бок, поощряя его продолжать свои басни.

— Ври только, грек! — говорим мы и хохочем во всё горло.

Наконец сам торговец рассердился и сунул нам трубку змеёй к самому носу: так что же мы в самом деле ничего, так-таки ничего и не понимаем? Разве над этим наргиле можно смеяться?

Оказывается, что это совсем особенное наргиле!

Резервуар для воды хрустальный и густо позолочен. Чёрная колонка из чёрного дерева и баснословно роскошно украшена драгоценностями, следовательно и шарики, принятые нами за гипсовые, были на самом деле настоящий жемчужинами. Однако стеклянные кусочки на трубке ведь были же настоящими и неподдельными стекляшками не так ли? — Как же! Это всё драгоценные камни — сапфиры, рубины и брильянты, да было бы нам известно. Так это, стало быть, не было просто расчётом на эффект, — то, что этот человек вынул всю трубку из ящичка, выложенного изнутри ватой. Змея была обвита золотой проволокой и богато украшена золотыми кольцами, в которые, в свою очередь были вставлены мелкие камешки. Это такая трубка, которую смело можно надеть на грудь, как роскошное украшение.

Но двадцать тысяч дукатов! Правда, эти лавочники всегда запрашивают в три раза больше того, что на самом деле стоит товар. Когда я вник во всё это, сумма уже не показалась мне такой головокружительной.

— Это только султанши или богатейшие паши покупают такие вещи, — говорит грек, помогая продавцу сложить змею и уложить её на покой в ящик.

— Постойте-ка! — говорю я, не давая им запереть ящик.

— Зачем? — спрашивает моя спутница с удивлением.

— Да ведь дело не к спеху, — отвечаю я. — Трубка-то действительно чудная.

— Да, но двадцать тысяч дукатов!

— Ну, положим, на поверку-то окажется не больше третьей части, — опять возражаю я. — А в общем она мне подходящая. Уложите её поосторожнее, — приказываю я. — И не откладывайте её слишком далеко. Я не из тех, которых останавливает крупная затрата, если вещь действительно стоит…

«Если я думал, что базар не сказка, то я ошибался!» — думал я, удаляясь от торговца трубками.

Теперь грек проходит мимо всех лавок, какие попадаются на нашем пути, и направляется прямо к булавке с бирюзой. Ах, — но что была эта булавка по сравнению с трубкой! На ней не было ни жемчужин ни драгоценных камней, — одна только жалкая бирюза с арабским изречением на ней. Я морщу нос при виде её.

Это выражение моего презрения остаётся никем не понятым. Я пробую иной способ: я свищу. Тот же недостаток понятливости. В горячем желании приобрести эту зелёную булавку нельзя было сомневаться: я, к ужасу своему, слышу, как осведомляются о её цене и торгуются. Тогда, не желая самым своим присутствием принимать участие в такой досадной сделке, я тихонько удаляюсь оттуда.

Так отправился я в Стамбул, на свой риск, один.

Тут я увидал такие лавки и такие удивительные мастерские, каких мне иначе никогда не удалось бы увидеть. Я проходил по каким-то подвалам со сводами, по галереям с арабесками на стенах и стройными колоннами из чёрного и белого камня. Тут были и мечети, и фонтаны, и таинственные дворики, где виднелись разного рода люди. Бесчисленное количество народа снуёт мимо меня: носильщики с громадными ношами кричат, прочищая себе дорогу. Целые вереницы женщин под вуалью, сопровождаемых евнухами, совершают свой обход базара. Торговцы предлагают всевозможные товары. Бедуины, жители пустынь, ходят взад и вперёд с мошной за плечами и кинжалом за поясом. Дервиши дико завывают и жестикулируют, обращаясь к небу. Нищие окружают вас, бросаются к вашим ногам и, не желая понять вежливого отказа, суют свои тарелочки чуть не прямо вам на грудь. Ослы и собаки производят невообразимый шум. Неуклюжие верблюды, покачиваясь, проходят в этой сутолоке, нагружённые благовонными товарами из Индии и Египта.