В стране наших внуков - [17]

По дороге домой Мартинец снова вспомнил о Нью-Йорке, как будто преследуемый все тем же кошмаром. Он мне уже очень много нарассказывал об этом городе: об окраинах Нью-Йорка, о тех его обитателях, жизнь которых протекает в автоматах, в метро, кинотеатрах, в тратториях. Но, что было странно, он ни разу не упомянул о неграх.

Меня всегда интересовало, как же в конце концов выглядит Гарлем. Был ли там Мартинец? Может ли он рассказать мне о том, что видел собственными глазами? Что представляет собой, например, улица негритянского квартала стоят ли там высокие доходные дома или же ютятся только низкие лачуги из досок и жести?

— А в Гарлеме ты был? — как будто между прочим задал я ему вопрос, надеясь, однако, что Мартинец разговорится на эту тему.

Мартинец остановился под ближайшим фонарем и отрицательно покачал головой.

— Не был!

— Но почему?

— Как тебе сказать… — он заколебался. — По эстетическим соображениям…

— То есть как? — воскликнул я в ужасе.

— Ну, знаешь… запах расы… Когда их собирается несколько человек… они воняют…

Прощай, товарищ Мартинец! Ты недостоин тою, чтобы войти в царство будущего! Оказывается, черная скорлупка неприятно действует на твое обоняние! Но, прости пожалуйста, что же сказать после этого о тебе самом, белом яичке с протухшим желточком! Хорошо еще, что я вовремя раскусил тебя! Ну, бог с тобой! Ты оказался не тем, кого я ищу…

Как ты меня огорчил, Виктор, как я ошибся в тебе! Человек из Светлого завтра, но с обонянием американца!

Я работаю с каким-то остервенением. Пишу и перечеркиваю, рву и снова пишу. Это будет не роман, но что-то рождается, может быть рассказ или только материал для рассказа.

Не будут же все люди ангелами — какая была бы тогда скука жить на свете! И, что удивительно, именно негрофобия товарища Мартинца, во всем остальном прекрасного человека, придает всей истории драматизм! Вот это идея! Но в таком случае те же права должны были бы быть и у Ёжки с его философией лени… Но сейчас у меня голова занята Мартинцем, вернее, Мартином Хиггинсом из Нью-Йорка — как будут звать его двойника!

Интересно, что у меня из этого получится.

КАПЛЯ ЯДА

После окончания исторического института в Вашингтоне Мартин Хиггинс посвятил свое сердце и ум занятиям историей, а свое тело — спорту. Больше всего он любил парить на крыльях. Ему не было чуждо и искусство, которому он отдавал остающееся время. Как образованный человек, идущий в ногу с эпохой, он следил за современной поэзией, музыкой и скульптурой и перед сном часто прослушивал голоса поэтов и просматривал на экране новые произведения художников и скульпторов. В парках, на улице и в домах он всегда с любопытством разглядывал статуи из металла, мрамора, стекла и других материалов.

Однажды Мартин гулял в большом парке Академии изобразительных искусств, в котором статуй было, пожалуй, больше, чем деревьев; вдруг его внимание привлекла скульптура «Крылатый».

Это была алебастровая фигура, стоящая на пьедестале из аэролита материала почти прозрачного, как воздух, и прочного, как сталь. Но Мартина поразила не столько идея скульптора сделать пьедестал из аэролита, благодаря чему «Крылатый» как бы парил в воздухе — с применением аэролита в скульптуре Мартин был уже знаком раньше, — сколько сама фигура «Крылатого», его голова, напоминающая голову птицы, распростертые руки и крылья, составляющие как бы одно пелое с телом. Все в нем было так естественно, будто это человеческое существо родилось с крыльями.

Мартин долго стоял перед статуей, как зачарованный. Ему самому удавалось при благоприятных течениях воздуха парить целый час без отдыха на своих крыльях, поэтому он особенно мог оценить «Крылатого». В эту минуту Мартин был твердо уверен, что никогда еще он не видел скульптуры, которая бы так окрыляла человеческое воображение и наполняла душу человека чувством гордости.

Он без труда узнал, что творцом статуи является женщина-скульптор, профессор Акаделкш изобразительных искусств. Чтобы познакомиться с ней, он записался на ее лекции и стал посещать их.

А когда он ее увидел, то с первого же взгляда его охватило страстное желание обогатить свою жизнь, введя в нее эту женщину. Мартин привык на все новое, непознанное набрасываться со всем пылом своей натуры и овладевать им силой своего ума, памяти и сообразительности; поэтому он предполагал, что и эта женщина, Мая, будет только новым испытанием для его умственных способностей, следующим, пока неизвестным ему чудом света, которое он должен изучить, как изучил историю или летное дело.

Мая пригласила Мартина к себе в ателье, он увидел и другие работы девушки и был очарован ею и всем тем, что окружало ее. Ему казалось, что сияние исходит от Манных губ, когда она говорит, от глаз, когда она улыбается, и от рук, когда она касается глины.

И Мае понравился ученый со склонностью к искусству. Она сумела оценить и его скромность, за которой скрывалось сознание собственного достоинства. Мартин держался всегда просто, без всякой рисовки. Он оказался хорошим партнером в полетах на большую высоту и любил, как и Мая, далекие прогулки среди облаков, розовеющих в лучах заходящего солнца.