В стране долгой весны - [16]

— Ты меня осуждаешь? — спросила Дина. Он ничего не ответил, он не знал, что ответить. Она продолжала: — Моя мама совсем недавно, когда я была у нее в Хабаровске, призналась, что в сорок лет ее стал мучить страх, что в жизни больше ничего не будет, и страстное желание быть как можно больше с мужчинами охватило ее. Она готова была быть с каждым и жалела, что так и не подвернулся случай. Ко мне пришло такое после смерти мужа, в 25 лет. Но ты не думай, ты у меня первый. Когда я тебя увидела, мне показалось, что ты обо мне будешь думать долго и хорошо. Ты светлый человек, и это поможет мне бороться с собой. Ты только не ругай меня, вообще никого не ругай. Считай, что это была сумасшедшая ночь, которая больше никогда не повторится.

— Где ты работаешь? — спросил он, и это почему-то было для него важно.

— В школе, преподаю русский язык и литературу.

Агапов нагнулся и зачерпнул пригоршню снега. Какой он легкий, светлый! Он набил полный рот, а остатками стал растирать лицо.

Вроде полегчало: голова уж не болела. Как хорошо, первозданно чисто кругом! И он подумал: «Пусть они живут, как хотят. Они выдумали это бесшабашное будущее — эру отдыха, и уже сейчас заражены какой-то болезнью. Если жить выдуманным будущим, в котором пустота, то душа уж теперь омертвеет. Я на другом берегу, я там, где созидают, там, где строят».»

Его потянуло домой, к работе, к своему прокуренному кабинету, где он просиживает допоздна над чертежами, потянуло к сослуживцам, с которыми он делит беды и радости, к вроде бы не разрешимым и все-таки разрешаемым большим и малым проблемам; потянуло в маленький районный поселочек, в котором почти половина домов построена им; потянуло к семье, без которой он не мыслит своей жизни. «Работать, работать, работать!» — беззвучно кричал он себе, ступая по тихой заснеженной улице. Но в этом крике не было веры в себя, а бодрость была слишком наигранной…

Самый длинный день

В. В. Леонтьеву

Ыппыле лежит на полу, на разостланной белой оленьей шкуре. Он огромен и кажется сильным. Только теперь он не может пошевелить ни рукой, ни ногой — он умирает. Он умирает целую неделю, и небесные люди все еще не решаются взять его. Почему они тянут? Может, боятся — ведь он был сильным, а может, дали время на воспоминания, на раскаяние? Или они просто мучают его: сделали беспомощным, отняли силу, но оставили ясный ум, здоровый рассудок. Он теперь очень много думал о тех делах, что мог бы сделать, но теперь уже никогда не сделает.

Месяц назад Ыппыле решил пойти туда, где он родился и вырос. Ему хотелось постоять на крутом берегу моря, откуда видна синь горизонта, хотелось увидеть землянки, покрытые дерном.

Беспомощность пришла неделю назад и разрушила все его замыслы. У него отняли силу рук и силу ног, но оставили силу головы. Духи смерти, наверное, наказали Ыппыле за то, что он всю жизнь считал, будто сила головы выше силы рук и силы ног, хотя отец учил его другому. Сейчас старик мог еще думать, мог вспоминать, но тело стало неподвижным, как большой камень.

Ыппыле лежит тихо, смотрит в окно, за которым сгущаются сумерки. Он хорошо представляет все, что происходит там. Много раз он пережил это время и знает, какой стала сейчас тундра. Земля, схваченная первыми морозами, затвердела, и теперь ходить по ней легко. Сопки по утрам белесые от редкого снега.

Старик тяжело вздохнул. Грудь его поднялась, внутри что-то кольнуло, и стало так горячо, будто там развели костер. И вот так каждый раз, стоит чуть разволноваться.

Дверь в комнату слегка отворилась, яркий луч света разрезал полумрак. Старик скосил глаза. В комнату осторожно вошел Вальтыгыргин. Ыппыле сразу узнал его. Старший сын высокий, у него крупное лицо с широкими скулами и отвислыми щеками. Ыппыле давно не видел его. Силой рук, силой ног не обижен Вальтыгыргин, даже наделен с избытком, как будто силу эту предназначили не для человека, а для умки — белого медведя, но Ыппыле считал, что голова его не может найти этой силе разумного применения. Нет, никогда он не любил, не жалел, не ласкал старшего сына, виной всему было неумение Вальтыгыргина жить так, как хотелось Ыппыле. Он мечтал сделать его своим наследником, человеком, который сумел бы умножить его богатство. Теперь иные времена, иная жизнь. Вспоминалось все сейчас, перед смертью.

Жаль стало сына. Он смотрел на Вальтыгыргина затуманенными глазами, ему хотелось приласкать его, сказать что-нибудь теплое, нежное, такое, что говорят детям, уходя в дальнюю дорогу. А он уходил туда, откуда никогда не возвращаются. Ыппыле попытался повернуть голову, но она не слушалась. Язык у старика отнялся с приходом болезни, и он ничего не мог сказать сыну, только открывал рот и выдыхал хрипло воздух. Это даже не походило на выдох, звук скорее напоминал шипение слабо надутого пыгпыга.

Вальтыгыргин, постояв несколько минут, тихо вышел из комнаты, так и не решившись подойти к отцу: он по-прежнему боялся его. Дверь за собой он закрыл плотно. Комната погрузилась в полумрак.

Ыппыле снова стал смотреть в окно. Стекла потемнели еще сильней и были не светло-серыми, а темными, как будто закопченными, в это время года дни бывают короткими.