В сторожке, в парке, в черном сейфе - [5]

Вот втемяшилось в голову, застрекотало камерой для съемок экстраважных событий с заново заряженной кассетой, я вбирал в себя происходящее, будто оптическим видоискателем, пленка звуков и голосов вращалась во мне изнутри. Ответный сигнальный огонь зажегся на сторожевой башне давнего предчувствия - или ожидания? - что я не мог не откликнуться на него, я шел, с хрустом шел по песку, уминая все эти ковыли и травы, возгласы давних кочевий - путаясь в звездном шелке парашютной ночи, дивными глазами хотел высмотреть, сухим горлом - выпить этот мираж... И через тридцать лет и три года той ночи я добрался до него - живого взаправдашнего огня, там сидели люди: мой старый знакомец человек-трава и еще один, его не знаю - распятый солнцем и черным ветром на кресте всех пыльных дорог, ведущих в пресвятые места, в затерянную золотую Мекку всепрощения, так мне показалось... Они жарили на рожне рыбу... Почему я знаю, что на рожне? - почему это был огонь, а они грелись подле него, коротали ночь, готовили еду? Возможно, это дурацкая картина сводила с ума, одного древнезаслуженного художника... одного художника... - вот стоит перед глазами, вот все и мнится мне, вот все и помнится... Они пластали ее на камне, они разгадывали серебристые знаки подводной жизни, открывали розовое дыхание над огнем, над самоцветными бликами истомившихся углей - и все это на заструганных палочках-рогульках, древних, как орудия пытки, крупно посолив раззявленные ломтики - движения их были как танец, некое общение немых - понятное и родное чем-то, забытое... - забытые глубинные краски, запахи, звук...

- Ты принес нам водки? - гортанно спросил меня над степью травяной товарищ-монгол, слизывая обжиренные пальцы и переставляя палочки для их огненного удобства.

- Да... - обрадовался я полезности вопроса, добывая, и вправду, из сумки "Аэрофлот" ртутно ослепившую всех, вневременную бутыль.

Он угостил всех духов на четыре стороны света по капле и разлил нам в тяжелые медные ступочки для растирания минеральных красок. Мне дали место у огня, дали водки - и закопченную палочку с насаженным тяжелым куском, клубящимся жиром, - и я его ел, как бесконечное духмяное пространство этой ночи, памяти, былого...

- Это, знаешь, - говорил монгол, - это байкальский омуль, свежак! А это, - он указал на молчаливого распятого, черного, странного, - это... этот, как его? А, бродяга, человек из песни, он Байкал переплыть хочет.

- Да как же, Байкал?

- Что, Байкал не знаешь?

- Нет...

- Ну ты..! - они посмотрели враз с сердечной недостаточностью и продолжали впиваться в дымные куски пространств, эпох и событий.

Здесь раньше Байкал был. Огромное море. Священное. Светлое. Давно когда-то. Зыбкая память столетий. И не вспомнить теперь. Тысяча веков. Гены и кровь человечества. Околоплодные воды цивилизации. Жидкие извилины волн. Хмарь. Ледяная качель. Дом. Песня, слова такие помнишь? Да твердые шарики слов сумеречного Космоса, переталкиваясь, бегут в твоей крови. Планета. Байкал. Звезда. Бродяга. Звездное скопление. Нерчинский Завод. Ну?! По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах... Степь. Канун. Биг-прыгатели. Смеющиеся бомбы. Смутное время. Раскольников с ракетным топором. А?! - помню, помню... да! Вот он - бродяга. Он к Байкалу подходит, рыбачию лодку берет, унылую песню заводит, о родине милой поет... Да хре-на вам? А мне-то что... Смотри, какая Тишина." Байкал расстреляли как Царя (в подвале замороченных времен, забросали гранатами, залили кислотой). Ну точно, я помню: вонючая яма, полигон для испытаний, каменистое плато, дорога... - все прошло на моих глазах, так и скитаюсь неприкаянный. Песня-то осталась, да. Какое плато, Хурамчир? какой трактор? Магистраль, автодром, ракетопарк, биг-порт, авиадорога, алюмохромселикатофосфат, чертечтознаеткуда... Снег пошел. Что?! Светлый снег пошел, я говорю. Здесь Байкал должен быть, золото, горы, рыбачьи лодки... Но шел сильный снег и, зачарованно кружась, падали мертвые чайки и подержанные корейские велосипеды. Мыльная пена, грязная мыльная пена по колено. Она затягивала, вбирала, было трудно идти. Всюду валялись покореженные милицейские мегафоны, но они работали. Я подобрал один, крикнул: "Что вы делаете? Опомнитесь!" Он не обратил внимания, ловил некоторых чаек за крыло, брил их наголо опасным лезвием, отшвыривал в сторону. Те трепыхались, елозили - он бил их в голову тяжелой рукояткой пистолета Макарова, пистолет он держал наготове, но приходилось еще отмахиваться от падающих велосипедов, пишущих машинок, обручей для хула-хупа. Я видел его так же отчетливо, прямо, вблизи - как и тебя. Он был вспотевший, в засаленной сиреневенькой майке, но тут зазвонил телефон-сентябрь.

...да все это снится тебе, ведь это орбитальный сон, ты долго

летел, слышал неясные вскрики, шорохи, треск, голоса... и щебетание

моря, тяжелые вздохи птиц, шепот женщин, молитвы, позванивание

ложечки в стакане, медных тарелочек, колокольцев, браслетов - мы

отматывали из тебя целые километры пленки со всем этим тарахтением,

ты был будто магнитофон, работающий на "запись"... да тебя и рвало