В сторону южную - [25]

— Разрешает?! — насмешливо повторил он. — Забыл ее спросить!

— А Корина — кто это? — поинтересовалась я у дверей в уже знакомую кафельную комнату.

— Да одна ненормальная, вроде Веры этой Сергеевны, — сказал Леша и снова презрительно скривился. — Так что? Передумали у меня оставлять? — спросил он разочарованно. — Вере отдаете?

— Сейчас, сейчас все выясним, — уклонилась я от ответа. Голова у меня шла кругом. Непонятно было все: каковы отношения Леши и Веры Сергеевны, кто из них старше по должности, не говоря уже о том, кто такая Корина. А главное — кому надежнее и быстрее оставить собаку. Возвратиться с ней домой было невозможно, это я знала, и сейчас, когда не видела Чучика, поняла, что возня с ним затянулась, и твердо решила во что бы то ни стало оставить его здесь.

Но как только вошла в комнату и он рванулся ко мне так, что сидевшая перед ним на корточках Вера Сергеевна чуть не упала, сердце мое сжалось. Он рванулся ко мне, как металлическая песчинка к магниту, неуклонно и мгновенно и, как песчинка к магниту, приник, покалывая голую ногу слипшимися прядями густой шерстки.

Вера Сергеевна поднялась, выпрямилась, и лицо ее снова приняло то решительное, злое выражение, с каким встретила она меня.

— Твоя собака, — сказала она торжествующе, — твоя. А Кориной я…

— Ну ладно, — перебила я, — хватит одно и то же. Леша возьмет его переночевать. Я вот только, — обратилась я к девушке, — попрошу мне по номеру хозяина помочь отыскать.

— Мы уже смотрели, — сказала девушка. — В нашем районе он не зарегистрирован.

— В чем я и не сомневалась, — добавила Вера Сергеевна. — «Переночевать», — с каким-то странным выражением передразнила она меня, — хитрая. Все интеллигентно делает, чтобы душу свою не беспокоить.

— Слушайте, — не выдержала я, — вы не помогли мне, так чего теперь не в свое дело лезете!

Девушка почему-то укоризненно на меня посмотрела.

— Да и то верно, не мое дело, — вдруг с досадой на себя ответила Вера Сергеевна, — а ты, Лешка…

— Да ладно, — протянул Леша, — ладно, она его утром заберет, до девяти.

— А мне что, до девяти или вовсе не заберет, собака вот только хорошая. — И Вера Сергеевна, взметнув обвисшим подолом крепдешинового платья так, что Чучик вздрогнул и теснее прижался к моей ноге, ушла в другую комнату.

— Ну, ведите его! — приказал Леша.

Молча, мимо Веры Сергеевны, стоящей спиной к нам возле стеклянного высокого шкафчика, наткнувшись за дверью на тихо охнувшего и торопливо отскочившего дога, мы вышли на улицу.

Когда вслед за Лешей я шла по длинному, выложенному, как и все здесь, кафелем коридору подвала, то думала уже лишь о доме: не лег ли Петька спать голодным, что делает муж и за что первым делом браться мне по возвращении. Я снова испытывала чувство вины перед ними за неуместную и ненужную кутерьму, которую затеяла в доме, за то, что остались они без ужина, за демонстративный несвоевременный свой уход.

Чучик шел веселее. Он, как я заметила, любил перемены, оживлялся, ожидая от них счастливого решения своей судьбы. Время от времени, подняв острую мордочку, заглядывал мне в лицо, и я улыбалась ему ободряюще. Но как только Леша остановился у железной двери, загремел ключами и за дверью тотчас раздался многоголосый лай, сердце мое сжалось болезненным предчувствием. А когда дверь открылась, я поняла, что предчувствие меня не обмануло.

В большой, без окон, комнате, выложенной все тем же белым кафелем, с серым цементным полом, вдоль стен стояли клетки. Запах ужасный, — ни с чем не сравнимый запах нечистот и псины, ударил в нос, остановил меня на пороге. Чучик попятился, потянул ремень. А я стояла как столб и смотрела на мечущиеся в ярком свете стосвечовой лампы фигуры в клетках.

В каждой клетке находилось по нескольку собак, трудно было сосчитать по сколько, так бесновались и мельтешились четвероногие узники.

Леша, не обращая внимания на их жалобы, ярость и отчаянные вопли, обходил клетки по кругу, заглядывая в каждую, и что-то соображал. Лишь мимо одной прошел, не задержавшись. В ней неподвижно и молча стоял огромный пес. Среди мечущихся, беснующихся, бросающихся на прутья, стонущих и визжащих своих собратьев он один был спокоен и неподвижен. Могучий, с бурой густой шерстью, с мохнатой головой, величиной со средний арбуз, с полукруглыми медвежьими ушками, он не мигая смотрел мне в глаза, и я не могла оторваться от его тяжелого остановившегося взгляда. Это был собачий бунтарь, разбойник, закованный в цепи. Но тяжести цепей этих, соединяющих железный ошейник с прутьями решетки, он, казалось, просто не ощущал. Стоял прямо, высоко и спокойно подняв голову.

— Леша, — спросила я, забыв даже о Чучике, — Леша, зачем его так?

— Уколы делать, — сразу поняв, о ком идет речь, ответил Леша, — иначе не совладаешь. Ему б не место здесь, да клетки нет в изоляторе подходящей. — Он наклонился к Чучику. — Не кусачий?

— Нет, нет, — машинально ответила я.

— Тогда ведите, они здесь только хозяину доверяют.

И тут до меня дошло, что в этом визжащем смрадном аду останется Чучик, останется по моей вине, может, навсегда.

— Лешенька, — сказала я, и губы у меня вдруг предательски задрожали, — а в другое место нельзя?