В сторону южную - [21]

— Да знаю я, знаю, так что из этого. Ты ж далеко едешь, — она неловко совала ему, оторопевшему, бумажки в застывшие руки, — бери, бери. Надоела мне коза эта, одна морока с нею.

— Она веселая, — вдруг совсем по-детски, пустяком объясняя серьезность своих слез, громко взвыл он, — и красивая. Заберите ее обратно.

— Заберу, заберу, — поспешно утешила Феодора. — Деньги у меня есть. — Она сунула бумажки ему в карман.

— Правда? — с надеждой и жаждой подтверждения этой надежды спросил он, будто не заметив ее движения.

— Правда. — Феодора согнутым суставом пальца вытерла его слезы. — Возьми вещички-то. Поезд уже к Куту подходит.

— Я вас никогда не забуду, бабушка, — пообещал он, стоя на ступеньке вагона, — я к вам летом приеду, помогать буду.

— Вот и хорошо, — устало улыбнулась Феодора, она вдруг почувствовала странную, необоримую слабость, словно все силы ушли из нее в потрескавшийся асфальт перрона, и короткая стоянка поезда казалась ей бесконечной.

Он что-то говорил, обещал, но Феодора не слышала, поглощенная лишь одной мыслью — удержаться на ногах, одним желанием, чтоб скорее поезд тронулся.

Оза встретила ее во дворе капризным блеяньем, но Феодора даже головы к ней не повернула. Прошла в кухню.

С бессильным сожалением подумала, что надо было бы еще сгущенки на станции купить, чтоб с Шуркой чаю попить, потянулась к посуде прибрать, да так и не дотянулась. Села на лавку, привалилась спиной к стене и задремала. Сквозь зыбкое забытье видела, как пришла Шурка, услышала тихое позвякивание посуды. Шурка, видно, прибиралась. Мелькал нарядный ее платок, зеленая шерстяная кофта. И присутствие ее, и тихая суета отогнали последнее, что мешало отдаться спокойному сну. Феодора уснула, тихо всхрапывая полуоткрытым ртом. Голова ее упала на грудь, а сложенные на коленях руки шевелились безостановочно. Ей снилось, что она убирает буряк, — зеленые до горизонта узкие грядки блестящей после дождя ботвы на черной жирной земле, и пологая рыжая гора, по склону которой, вспыхивая окнами вагонов в закатном солнце, идет гадячский поезд.

ЧУЧИК

Останавливаться на улице возле потерявшей хозяина собаки опасно.

Как только вы наступите ногой на валяющийся на земле поводок, а потом нагнетесь и возьмете его в руки, — грязный и мокрый ремешок превратится вдруг в нить судьбы, связавшую вас с одуревшим от грохота улицы, незнакомых запахов и своего неожиданного и непоправимого несчастья существом.

Именно это и случилось со мной в одиннадцатом часу вечера на людной московской улице.

Погрузившись в размышления, я тащила за собой застревающего у каждого столба и кустика коротконогого душистого Волчка.

Размышления были заурядны и отличались от обычных только тем, что сегодня, вернувшись домой, мне предстояло сделать гораздо больше, чем всегда. Пятнадцать минут, что полагались на прогулку Волчка, сейчас были очень кстати. Я могла обдумать тот последовательный и необходимый порядок всех своих дел, который даст мне возможность закончить их до рассвета. Дел было много. Завтра рано утром мы с сыном и мужем отправлялись на нашем стареньком «Запорожце» в отпуск, в далекое путешествие. Нужно было подготовиться к нему, а, как назло, на работе застопорился эксперимент, и последний месяц я допоздна засиживалась в лаборатории, пытаясь образумить схему, которая упорно выдавала не укладывающиеся ни в какую теорию данные. Даже сегодня пришлось задержаться. Весь день, не вставая из-за стола, я объясняла заменяющей меня на время отпуска сотруднице суть происходящего, все боялась забыть что-то, а вечером, измученная, приплелась домой, перестирала груду белья и развесила сушиться на балконе, первый раз порадовавшись страшной, нескончаемой жаре этого лета. И вот теперь предстояло мне погладить, убрать квартиру, приготовить на дорогу еды, удлинить сыну шорты, разморозить и вымыть холодильник, пришить все недостающие пуговицы на рубашках мужа и проследить, чтобы сын искупался и вымыл голову без халтуры, что было, пожалуй, самым нелегким.

Я вспомнила, что забыла снять с антресолей чемодан, небольшой, но очень вместительный. Правда, муж привез его из командировки с оторванной ручкой и корил меня за то, что я проглядела изъян, но починить ручку было несложно, нужно было только достать цыганскую иглу, и, спохватившись, что просить иглу придется у соседки, а час поздний, я поспешила к дому.

Волчка разозлило мое решение сократить его прогулку, он начал упираться, натягивая поводок, и я машинально дергала ремешок, пресекая неповиновение. Но неожиданно он решил прибегнуть к крайним методам борьбы: остановился и, широко расставив лохматые лапы, стал вывинчивать голову из ошейника. Я обернулась, чтобы прикрикнуть на неслуха, и тут увидела предмет его интереса. На другой стороне улицы, у светофора, сидела собака. Странен был вид ее и нелепа поза. Примостившись на самом краю тротуара, упершись передними лапами в проезжую часть, собака сидела неподвижно, не замечая мчащихся мимо машин, и было непонятно, то ли дремлет она, то ли поглощена думой, уставившись в землю.

«Потерялась», — отметила я и крикнула Волчку: