В сторону южную - [10]

— А вот гостиница ЦК — «Киев» называется, — шофер притормозил у высокого светящегося белым камнем здания. — Днем она как игрушка, да и сейчас ничего. Ну что? Все-таки поедете на аэродром?

«Я, кажется, здорово удивила Павла. Надо же было назвать именно эту гостиницу! Да какое это теперь имеет значение».

— В какой гостинице легче устроиться? — спросила она шофера.

Он присвистнул.

— Это, знаете, если только случайно повезет.

— Может, повезет, — упавшим голосом сказала Оксана, — давайте попробуем.

— А мне что! — Он лихо, с ходу развернулся. — В «Днипро» — навряд ли — «интурист». Начнем с «Москвы», потом «Ленинградская», «Украина», «Лебедь», — перечислял он, — это все по дороге, — утешил Оксану. — Можно, конечно, в «Про́лисок» смотаться, но туда, правда, далековато.

Не повезло нигде, даже в «Пролиске», расположенном за городом в сосновом бору.

Оксана уже знала, что фамилия водителя Лекарь, что, конечно, он мог бы ее к себе пригласить переночевать, поскольку сам в ночной смене и развелся недавно с женой. Но жена имеет странную привычку неожиданно появляться в квартире, проверять, как идет его жизнь, и, поскольку в жизни все бывает и люди сходятся снова, пускай Оксана не обессудит.

Оксана его не осудила. Она совсем скисла, сидела молчаливая и растерянная.

— Есть еще «Славутич», новая большая гостиница, вдруг там обломится, — не очень уверенно выразил надежду Лекарь и сокрушенно посмотрел на счетчик. — Другой конец города, — огорчился он. Неудачливость и неприкаянность Оксаны, видно, томили его оптимистическую, деятельную душу, требовали непривычных, усложняющих жизнь порывов участия.

Оксана очень хорошо чувствовала его состояние и была благодарна ему.

— Знаете, не надо в «Славутич», — сказала она, — отвезите меня на вокзал, наверняка есть ночные поезда на Москву.

— Это другое дело, — развеселился шофер, — билетик я вам добуду.

Перспектива быстрого и практичного решения судьбы беспомощной пассажирки, освободив от ощущения пускай необязательной, но тягостной ответственности, вернула ему снова веру в простоту и гармонию мира, а с нею привычное равновеселое расположение духа, и он даже запел тихонько:

Червону руту

Не шукай вечорами.

Ты у мэнэ едына,

Тилько ты, ты, ты…

Бо твоя врода

Тая чистая вода, —

все пел он уже на вокзале, вытаскивая ее саквояж из багажника и выразительно подмигивая.

Вместе с нею вошел в вестибюль и по привычке присвистнул, увидав толпу у касс.

— Вот что значит — нелетная погода! Ну ничего, стой здесь, — приказал он Оксане, видимо решив, что раз в песне он вроде бы перешел с ней «на ты», то нечего менять теперь обращение. Пошел к выходу, маленький, крепкий, зорко и быстро поглядывая по сторонам, взглядом своим словно оставляя зарубки на кандидатах в выгодные пассажиры.

Вернулся скоро, с билетом.

— Семнадцать пятьдесят — с постелью, поезд два тридцать. — И увидев огорченное лицо Оксаны: — Ничего, кино посмотришь. Здесь наверху крутят для транзитных.

Торопясь, Оксана вытащила деньги, две десятки, протянула ему:

— Спасибо.

Он сразу понял, осведомился деловито:

— А у тебя еще есть?

— Есть, — успокоила Оксана.

— Ну, тогда ладно, — согласился он, — все ж таки услуга, а то б сидела здесь до завтра. Ну, пока. Побежал. Там уже двое ждут до Святошина.

Оксана поняла, что за то краткое время, что отсутствовал, Лекарь не только билет достал, но и пассажиров хороших нашел. И это ей вдруг ужасно понравилось.

— Домой-то заедешь? — весело спросила она. — Заедь, вдруг жена пришла.

— А как же, конечно, заеду, — Лекарь подмигнул.

Червону руту

Не шукай вечорами, —

пропел он, подняв правую бровь, улыбнулся золотым зубом и ушел.

И снова одиночество и чувство глубокого, такого глубокого, что и признать его нельзя было, оскорбления.

Но, как назло, как напоминание о кудрявом смуглолицем человеке, так предательски заманившем ее в чужой город, четверо маленьких цыганят нешумно пировали напротив. Они ели сардельки и пили пиво Столом им служила деревянная, отполированная тысячами транзитных, скамья. Сардельки лежали на картонных тарелочках, бутылка же переходила из рук в руки. Трапеза совершалась солидно, в полном молчании. Время от времени старший, лет двенадцати, длинноногий мальчишка, щелкал пальцами, и тогда самый маленький, дробно топоча ладными сапожками, убегал куда-то. Оксана сначала подумала, что за пивом посылали, но возвращался он всегда с пустыми руками и быстро что-то докладывал. Сообщение его успокаивало всех, снова аккуратно разламывалась очередная сарделька, снова бутылка шла по кругу.

Оксане стало интересно, куда бегает маленький, и когда, в очередной раз, ловко лавируя между чемоданами и узлами, он помчался на другой конец огромного зала, она встала и пошла за ним. У высоких окон, заняв две скамьи, друг напротив друга, сидели взрослые цыгане. Женщины в сборчатых юбках, в тесных, с подложенными плечами бостоновых жакетах и мужчины, низкорослые, в заправленных за голенища сапог брюках, в плисовых жилетах. Цыгане проверяли ломбардные квитанции. Квитанции держала худенькая темнолицая молодая женщина. Она сидела, вытянув в проход, скрестив стройные, с сухими щиколотками ноги в черных кружевных чулках и ладных лаковых туфельках. Выкликала, видно, номер квитанции и название заложенной вещи. Все сверяли услышанные сведения с отметками в записных книжках, и только после того начиналось оживленное обсуждение. Обсуждение шло по-цыгански, но неожиданно мелькали знакомые слова — ломбард, Черемушки и почему-то часто — Пушкин.