В степях донских - [8]

«От имени Донского революционного казачества приветствую председателя Совнаркома Советской России», на что т. Ленин ответил ему в тон, с достоинством: «От имени Советской России приветствую Донское революционное казачество».

III Всероссийский съезд Советов обратился к донскому казачеству с воззванием, в котором с восторгом отмечал первые победы над генералами, капиталистами и помещиками, собравшимися на Дону вокруг врага народа  Каледина. Съезд призвал революционное казачество разгромить калединщину, создавать свои Советы и вместе с крестьянами брать власть в свои руки.

Влияние большевиков в казачьей среде непрерывно возрастало. Вожаки контрреволюции не могли смириться с этим. Каледин вынужден был прибегнуть к политике лавирования и переговоров. План его оказался довольно прост: любыми средствами вызвать в Новочеркасск членов ревкома и постараться воздействовать на их «казачью совесть», а будут протестовать — припугнуть. Если же и это не удастся, то хотя бы затянуть переговоры, выиграть время для собирания сил и разгрома Советов на Дону.

26 января в станицу Каменскую прибыла делегация войскового правительства: полковник Бирюков и войсковой старшина Агеев.

В Донревкоме их встретили вежливо. Пока зажигали лампы, заносили скамьи — стульев не хватало, — Бирюков и Агеев пристально наблюдали за всем. Увидев сидящего за столом, в углу, ростовского большевика Арона Френкеля (положив голову на стол, он притворился спящим), делегаты зашептались, кивая на его пышную, курчавую шевелюру.

За стол сели Подтелков, Кривошлыков, Дорошев, Криушев, Шурупов, Кудинов. Чтобы избежать упреков делегации по поводу участия в переговорах иногородних, Щаденко не показывался в зале. Но все члены Донревкома нуждались в его помощи. Поэтому Ефим Афанасьевич находился в коридоре, а Кудинову поручили информировать его и получать советы.

Пышный, дородный Бирюков, заметив красную скатерть, поморщился и поспешно убрал свои крупные холеные руки под стол. Потом, взявшись кончиками пальцев за край покрывала, завернул его и демонстративно положил локти на голые доски. Подтелков за всем этим наблюдал молча, уголками глаз.

— Прошу вас изложить цель приезда в ревком, — спокойно сказал Федор Григорьевич сидевшему напротив Бирюкову.

Но тот продолжал молчать, рассеянно глядя в угол: видимо, они тоже заранее условились, кому начинать разговор.

Кашлянув, Агеев сурово произнес:  

— Войсковому правительству стало известно, как несколько казачьих частей созвали самовольно в Каменской съезд, поддались агитации большевиков. Ревком считает себя верховной властью на Дону, а законное правительство объявил вне закона. Вы недавно выпустили листовку, призывающую казаков к братоубийственной войне.

И стал костить большевиков направо и налево, со спокойного тона перешел на наглый, надменный. По лицу забегали бурые пятна гнева.

— Ревком сам боится казаков, а потому напустил в Каменскую разные большевистские отряды. Завели переписку с Лениным, просите у него денег, оружия! — гневно бросал Агеев.

— Разрешите, разрешите, — перебил нетерпеливо Подтелков. Но Агеев протестующе махнул рукой.

— Войсковое правительство обсудило ваш неказачий поступок, решило указать на заблуждение и договориться по-мирному, не проливая братской крови.

— Разрешите! — Подтелков вскочил, решительно выпрямился. — Я все объясню. Вы спрашиваете, чего мы хотим? Извольте! Это атаман Каледин и все вы неказачью политику ведете! Это вы развязываете братоубийственную войну! По-вашему, это казачья политика, чтобы казака опять, как в пятом году, посылать убивать рабочих, сажать им на шею буржуев, которых вы в Новочеркасске пригрели. За то, что отцы-звери убивают своих сынов, стоящих за большевиков, жаловать их урядниками, вешать им медали — по-казачьи это? Ваши есаулы Чернецов, Лазарев расстреливают десятками, сотнями шахтеров, измываются над крестьянами — это по-казачьи? А мы за трудовой народ! Вместе с трудовым народом гибли в окопах, вместе и новую жизнь добывать будем... Если вы за народ, откажитесь от власти, передайте ее народу, и никакой братоубийственной войны не будет.

Горячились, доказывая каждый свою правоту. Много раз Кудинов выходил в коридор, советовался с Щаденко, и тот, оживленно жестикулируя, разъяснял бессмысленность затеянного маскарада.

А спор все продолжался. Выступил Кривошлыков, ему возражал Бирюков. Десятки раз вскакивал и, возмущенно бася своим могучим голосом, парировал наскоки противника возмущенный Подтелков. И только когда, коптя, испуганно  замигали лампы, досасывая остатки керосина, а за окном забрезжил январский рассвет, обе стороны решили прекратить бесполезные переговоры. Хитрый, рассудительный Агеев сам внес это предложение. В конце концов, думал он, ночь потрачена не зря. Подготовлена почва для того, чтобы заманить ревкомовцев в Новочеркасск.

— Надеюсь, мы ссориться не будем? — устало улыбаясь, спросил Агеев у Подтелкова. — Наш перерыв связан с разногласиями. Разойдемся, успокоимся, улягутся страсти — и все обдумаем, чтобы собраться снова.

Подтелков неопределенно пожал плечами: