Сначала он поехал в Багровск: нужно было кое-какие формальности по наследству выправить.
Прошло два года с тех пор, как он расстался с Машей. Слышал он о ней, что поступила она на содержание к какому-то инженеру, ездит на своих лошадях и кутит напропалую.
Тянуло его с ней повидаться. Но приехав в Багровск, Качнов прожил несколько дней, не решаясь навестить Машу: боялся, что прогонит и осмеёт…
Увидел он её случайно.
Был весенний, но пасмурный день, дождик только что перестал. Качнов быстро шёл по мокрому тротуару, завернув концы брюк и жалея о том, что не взял с собою зонтик, и что его новенький котелок несколько пострадал от дождя. Шёл Качнов и не обращал никакого внимания ни на кого на улице, как вдруг какое-то странное душевное движение заставило его взглянуть прямо перед собою. Он увидел мчавшийся на встречу экипаж, запряжённый парой рысаков, с английскою упряжью.
Как бы в нарушение всякого стиля и гармонии, на козлах сидел толстый бородатый кучер в русской поддёвке и в шапке с павлиньими перьями. В коляске развалилась шикарно одетая женщина, в необычайно пышной шляпе.
Качнов почему-то шагнул на самый край тротуара и остановился. Экипаж приближался. Шикарная дама, – это была Маша, – заметила Качнова; она вся устремилась вперёд… Но вдруг опять отвалилась по прежнему. Коляска промчалась мимо, и резиновыми шинами обдало Качнова жидкой грязью с ног до головы и залепило каплями грязи лицо… Маша видела это, обернулась и… захохотала… Лошади повернули за угол. И публика, проходя мимо Качнова, смеялась.
Он почти бегом ринулся домой, в гостиницу, где остановился. Бешенство охватило его, необычайная злоба нахлынула в сердце… И если б в те минуты он встретил Машу лицом к лицу… Впрочем, этого мне неизвестно, что бы он тогда сделал.
Он в тот же день уехал из Багровска.
* * *
Десять лет прошло с той встречи.
Качнов сидел в своей деревеньке, втянулся в однообразную жизнь мелкого помещика, научился сводить концы с концами в хозяйстве и ладить с соседями, обзавёлся экономкой по душе и давно уже забыл Машу.
Слухов о ней никаких до него не доходило. И вот, удивительное сцепление обстоятельств, господа: случилось ему совершенно неожиданно поехать в Багровск. Десять лет обходился он без этого губернского города, – а вот пришлось таки опять туда поехать…
Качнов приехал в Багровск днём и до вечера хлопотал по своим делам, а вечером отправился в театр: оперетка шла весёлая, хотелось ему поразвлечься.
Возвращаясь из театра, пошёл он пешком: близко было до гостиницы, где он остановился, – нужно было только пройти небольшой узенький переулок, плохо освещённый керосиновыми фонарями.
В этом переулке наткнулся Качнов на лежавшее человеческое тело. Стоял декабрь, – мороз был сильный, – и можно было предполагать, что замёрз какой-нибудь нищий, не успевший собрать на ночлег… Качнов крикнул, чтобы кто-нибудь помог.
Собрался народ.
Стали переворачивать тело, – это была женщина, жалкая, в отребьях…
– Замёрзла… – воскликнул кто-то, – мёртвая…
Явился городовой, подозвали извозчика, взвалили труп на сани; Качнов помогал поднимать и укладывать. И при тусклом свете соседнего фонаря узнал Качнов в замёрзшей, грязной, измозженной женщине, – узнал когда-то милые ему черты Маши… И грохнулся на землю.
Опомнился Качнов, лёжа на снегу, в переулке. Ему тёрли виски. Когда он стал приподниматься, – услышал, что в окружавшей его толпе говорили:
– Это бывает: от жалости господа – прямо в омморок…
– Чувствительный барин…
Вот и весь мой рассказ, господа.
* * *
– Г-м-м!.. А вот мне пришлось видеть нечто… противоположное, – сказал господин средних лет с лихими скобелевскими бакенбардами, в офицерской фуражке и штатском сюртуке.
Он курил сигару, заботливо следя, чтобы не уронить пепел. Рассказывать он стал небрежно, лениво, – так только, чтобы не остаться в долгу перед компанией.
– Был я тогда адъютантом в кавалерийском полку, был, кажется, недурён собой, и было тогда у меня несколько таких связей, которым завидовали многие. Однако же, в холостой офицерской компании бывал я изредка и в наиболее дорогих домах, где, знаете, танцуют и прочее… Но там я сблизился всего только один раз, да и то лишь потому, что встретил девушку поразительной красоты. Её звали Ружанна. Странное имя, не правда ли? У них, однако, бывают имена ещё более удивительные, – псевдонимы, так сказать.
За Ружанной не нужно было ухаживать, только нужно было заплатить. И я заплатил.
Я был очарован этой продажной женщиной, – прямо-таки очарован, господа!
Он сделал порывистое движение рукой, – пепел упал с сигары. Тогда он перестал курить, не спеша сунул сигару в пепельницу на стенке вагона и продолжал:
– Видите ли, господа, эта женщина покорила меня не одной красотой, но ещё и своей необычайной в таком доме скромностью, изяществом манер и глубокой грустью, которую напрасно старалась она скрыть.
Разумеется, заплатив деньги за её тело, я не счёл себя в праве бередить её душу и ровно ни о чём её не расспрашивал. Только решил приехать к ней опять.
Не знаю, что бы вышло из этого… ну, почти… гм-м-мда… почти увлечения… Но мне уже не пришлось видеть в этом доме Ружанну. Через несколько дней, когда я приехал опять в тот же дом, вообразите, господа, – совсем оживился рассказчик, – я узнал, что Ружанна вышла замуж…
