В сложном полете - [2]

— Разрешите на прыжки?

— Ни в коем случае.

ДЕРЖУ ОТВЕТ

К комбату вызвали через час в ту же канцелярию. Съежился, когда входил в неё. Сейчас узнаю, какое заработал взыскание. Доложив о прибытии, снова рассказывал.

Патяш без шапки, в распахнутой шинели стоял за столом, барабанил пальцами по нему, изредка бросал короткие взгляды, словно убеждаясь, правду ли говорю.

Когда я закончил, он с нажимом сказал:

— Выходит, променяли службу на проводы? Из-за незнакомой девушки совершили тяжелейший проступок — опоздали из увольнения на целых пять часов. Да это можно считать дезертирством, а за него судят!

Я молчал, не зная, что и сказать в свое оправдание. Да и что скажешь? Кругом виноват. Вот только с дезертирством не согласен. Всю ночь же бежал в часть…

— Мне стыдно говорить вам такое — секретарю комсомольской организации роты, но приходится быть откровенным и называть вещи своими именами. Запомните, я с руководителей спрашиваю строже, чем с рядовых. Беда ваша в том, что вы не представляете, к каким отрицательным последствиям может привести этот проступок. Накануне выпускных государственных экзаменов и в период работы в училище московской комиссии. Ведь о нём известно всем вплоть до начальника училища. А тот не знает, что вы опоздали из-за благородных побуждений. Дежурные по училищу такое не докладывают… Да и подумайте сами, какая будет у нас воинская дисциплина и боевая готовность, если каждый из увольнения будет опаздывать и ссылаться на то, что защищал от хулиганов свою девушку!

Насколько я знаю, вы кандидат на окончание училища с отличием…

Так вот, вас могут лишить его.

Патяш многозначительно посмотрел на меня.

Еще хуже: всех выпустят лейтенантами, а вас — младшим лейтенантом!..

Екнуло сердце. Неужели?! В голову никогда такое не приходило.

— Вот об этом надо было думать, когда решались на проступок… Идите, курсант Ушаков, и знайте — ваша судьба сейчас целиком зависит от решения командования. Какое получите наказание — узнаете позже…

— Есть! — ответил хмуро, четко повернулся кругом и вконец расстроенный вышел из канцелярии…

Целый день ходил по опустелой казарме неприкаянным в ожидании своих товарищей. Но их не было и не было: видимо, из-за метеоусловий прыжки с часу на час откладывались.

Мрачные мысли одна за другой лезли в голову и я не знал, как от них избавиться. Читал — не читалось, писал — не писалось, занялся комсомольской документацией — не работалось. Вот и ходил из угла в угол, не находя места. И всё из-за слов комбата, колокольным звоном отдававшихся в мозгу. Век бы их не слышать!.. Ведь если такое случится — пропало всё, чем жил, к чему стремился. В Синарск не заявляйся! Родные и знакомые все глаза вылупят. Учился, учился, разные поощрения получал и-и… младший лейтенант!.. А как идти к Лильке?.. Лишь взглянет брезгливо да передёрнет плечами. И чёрт дёрнул опоздать!.. А может, комбат пугает? Все же первое нарушение, но какое?!.. Но все-таки будет несправедливо, если так жестоко накажут. Конечно, они правы — нельзя опаздывать из увольнения. Но я же не мог поступить иначе. Что тут не понять?.. Еще в Синарске в 10 классе тоже выручил незнакомую девушку, подвернувшую ногу. Тащил с километр по сугробам ночью. А тут девушка друга, считай, знакомая. Не мог же ее бросить, оставить бандюгам, предать? Ведь армия сама защищает народ от бандитов? А я, курсант, без пяти минут офицер, почему-то не должен защищать.. Зачем тогда быть военным? Тем более офицером? Зачем тогда поступал в училище? Чему в нем учился?..

«Плывет наша лодочка шальная,

(Доносится из прихожей)

куда ее теченьем занесёт?

Эх, курсачья жизнь такая, да! да!

От дембляхи ничто нас не спасет…»

(Телефонный звонок).

— Дежурный по пятой роте курсант Пекольский!.. Старшина должен прибыть в карантин?!.. Есть! Передам!..

Карантин… пополнение… Вспомнилось прошлое.

ДЕНЬ СЕГОДНЯ НЕСЧАСТЛИВЫЙ

— Подъём! — негромко, но чётко сказал кто-то внизу. — Подъём, скоро станция Снегирь и нам выходить.

Проснувшись, я лежал с минуту неподвижно. Прислушивался к голосам, к однообразному мерному перестуку колес, к храпенью спящих. Не сразу понял, где я и куда еду. Потом вспомнил — в училище в Надеждинск.

Спустился на пол. Тыкаясь из стороны в сторону, (вагон нещадно качало) прошел в тамбур, где, как всегда, было холодно и темно.

Поезд замедлил ход. В открытую дверь ворвался палючий ветер, пахнущий едкой угольной гарью, прогнал остатки сна. Замелькали огоньки, поезд заскрежетал и остановился. Парни друг за другом стали спускаться на заснежённый перрон.

— Всем, кто в училище, подойти ко мне! — раздалось рядом.

Через несколько минут колонной по два двинулись по узенькой тропинке к поселку. В утренних сумерках справа и слева чернели какие-то домишки, заборы, изгороди. Миновали решетчатые металлические ворота с домиком об одно окно и враз очутились на широком шоссе. Слева потянулся густой заснеженный березняк, справа — голая, унылая, сугробистая степь. Оттуда дунул ветер, поднял белесую снежную круговерть и бросил в лицо.

Надвинули шапки, расправили воротничишки. Наклоняясь вперед, отворачивались от бьющего в глаза ветра и слепящего снега.