В синих квадратах моря - [8]

— Садитесь, товарищ лейтенант.

Матрос подвинул кресло, но Грачев молча смотрел поверх его головы, где на переборке висел портрет в коричневой дубовой рамке. С него глядело веселое лицо краснофлотца в бескозырке, лихо сдвинутой на висок.

„Вот ты какой, Вася, — мысленно прошептал Петр. — Мама о тебе многое рассказывала“.

— Это санитар Новиков, — тихо пояснил рыжебровый. — Погиб в сорок первом.

— Я знаю, — так же тихо отозвался Петр.

Грачев вошел в кают-компанию. За столом, подвернув скатерть, сидел Серебряков и что-то писал в журнале. Чуть дальше, за маленьким столиком Голубев с кем-то играл в шахматы. (Зубравин уже сказал Грачеву, что Голубев и есть его начальство — флагманский связист.) Серебряков поднял голову:

— Ко мне? Присаживайтесь. Ознакомились с кораблем? Ну и как „Бодрый“?

— По душе… В лазарете там Новиков… Жаль парня, — тихо сказал Петр.

Серебряков отложил в сторону журнал и ручку.

— На моих руках он…

…Был тогда сорок первый. Утром вернулись из ночного дозора, а тут приказ — забрать семьи офицеров и в Архангельск. Женщин, детей полным-полно, еле по кубрикам разместили. В море дважды налетали „юнкерсы“. Вдруг командиру доложили, что в кубрике женщина рожает. Прибежал корабельный доктор. Видит, лежит она на рундуке, глухо стонет. Мигом перенесли в лазарет. Кругом война, смерть вовсю разгулялась, а тут человек родился, наш человек! Подошли к порту. Неожиданно у роженицы начался приступ: побелела вся, глаза мутные-мутные. И как на грех, к пирсу подойти не удалось — отлив начался. Спустили шлюпку, женщину — в нее. Серебряков был за старшего, а Новиков сидел с малышом на корме. Только подошли к берегу, опять самолеты. Взрывом бомбы шлюпку перевернуло. Новиков с ребенком поплыл к берегу, а Серебряков с двумя моряками подхватил женщину — ее ранило в руку. Кровь так и хлещет. Выбрались на отмель. Сорвал с бескозырки ленточку и перехватил руку женщины повыше локтя. Когда самолеты скрылись за сопками, все услышали детский плач. Новиков лежит лицом вниз, а рядом малыш барахтается.

— Васю осколком в голову… — Серебряков сделал паузу, добавил: — Знал бы парнишка тот, кому жизнью обязан.

Грачев молчал. А капитан 2 ранга уже говорил о том, что мать потом ему писала, фамилию ее запамятовал… Сынишка подрастал. Все мужа она ждала — в Полярном на лодке плавал. Потом, после войны как-то еще от нее письмо получили на корабле, но Серебряков в то время уехал на курсы. Так потерял связь.

— А у Васи Новикова есть кто? — спросил Грачев.

Серебряков задумчиво потер рукой подбородок, припоминая семью моряка. Она жила на Украине. Бомба угодила в убежище, и все погибли. Когда на корабль пришло известие, Новикова уже в живых не было.

Капитан 2 ранга пощипал пальцами усы:

— Вот так. Была и у Васи Новикова своя амбразура. У каждого из нас встречается в жизни амбразура, которую надо грудью закрыть. И никак иначе.

Серебряков умолк. Грачев сидел, боясь шелохнуться. Крепко сжал губы. Потом встал:

— Разрешите на минуту сбегать в каюту?

Вскоре Петр вернулся, положил перед Серебряковым небольшой альбом в зеленом замшевом переплете.

— Тут кое-что есть…

Вот на фотографии тихая деревушка, вишни белые, весенние, перегнулись через плетень. Рядом с ним — женщина с застывшим, как это бывает только на снимках, лицом, и паренек — босой, загорелый, в матроске. Женщина Серебрякову показалась знакомой, где-то он видел ее.

— Мама и я, — пояснил Грачев.

А вот большая фотография, семейная. Серебряков, не торопясь, листал новенький, видно недавно купленный, альбом, спрашивал и слушал коротенькие истории из жизни лейтенанта.

— В тельняшке вы?

— Отцовская, — грустно сказал Петр. — Бушлат есть, ремень с бляхой. Все, что моряку положено. Я любил надевать бескозырку. Иду по селу и песню пою.

Серебряков на минуту перестал листать альбом, поднял голову и, щуря глаза, тихо запел: „В нашем кубрике с честью в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат“. Так? Бывало, и сам не раз пел. За душу берет, а?

Петр согласно кивнул головой.

— А это, — указал он на маленькую, совсем пожелтевшую фотографию, — друг папин. На лодке вместе плавали. Жаль, фамилии не написал, а то бы я разыскал.

Серебряков перевернул еще страницу и оторопело взглянул на Грачева — вдвое была свернута матросская лента с золотыми, чуть потускневшими буквами: „Бодрый“. Серебряков осторожно вытащил ее из альбома.

— Откуда она у вас?

— Да вы смотрите, кровь-то мать на ленточке так и не отстирала!

Серебряков зачем-то встал, зачем-то переложил книги на столе и резко обернулся — не может быть! Не может быть?.. Потом вдруг порывисто обнял Грачева за плечи и сказал:

— Вот ведь история какая! Человек ты мой…

4

Она увидела сына в окно. Шел он, не разбирая дороги, качаясь из стороны в сторону.

— Опять напился, сил моих больше нет, — почти простонала Дарья Матвеевна.

Кирилл вошел в комнату в грязных сапогах, сбросил с себя рыбацкий жакет, мутными глазами уставился на мать. Она не выдержала, всхлипнула:

— И в кого ты такой уродился? Семью бросил, пьянствуешь. Грех так жить.

Он зевнул:

— Спать охота, мать. Ты не серчай… К Таньке поеду. Сынка повидать надо…