В синих квадратах моря - [24]

Будь это на корабле, Петр, наверное, и промолчал бы, но тут, в присутствии девушки, он громко, даже несколько рисуясь, ответил, что хоть завтра готов в поход.

— Так я и полагал — что тебе шторм? — Серебряков сделал ударение на слове «шторм».

Петр смутился. Выручила Ира. Она снова завела разговор о своих подругах, которые давно хотят побывать на корабле.

— Приходите, — сказал Василий Максимович, — Петя как раз и будет вашим гидом.

— С удовольствием, — оживился Петр.

— Провожатые нам не нужны, — насмешливо возразила Ира. — Я уже бывала на «Бодром».

— Видали морячку? — усмехнулся отец. — Мою каюту ты, конечно, найдешь, а другие?

— Гриша нам все покажет, — неожиданно сказала Ира. — Он обещал.

— Какой еще Гриша?

— Голубев, конечно.

— М-да… Все надеялся в академию попасть, а сейчас на высшие курсы собирается. Нос по ветру держит. — Серебряков пересел на диван. — Сыграй-ка что-нибудь. Вот и Петя послушает. Он ведь, наверно, любит музыку. Лена у него пианистка.

— А скоро она приедет? — спросила Ира.

— Может, через месяц, — не совсем уверенно ответил Грачев, и это не ускользнуло от внимания Иры. Она близко подошла к нему.

— Скучаете?

— Конечно, — признался Грачев.

Ира молча села за пианино и, взяв несколько аккордов, тихо запела: «Тот, кто рожден был у моря, тот полюбил навсегда…» Петр внимательно наблюдал за нею. Только сейчас он заметил, что у девушки с горбинкой нос, синие глаза. Завитки светлых волос упали на лоб. Розовая кофточка ярко оттеняла ее белую шею. «В ней что-то есть…» — вдруг подумал Петр.

— Вы хорошо играете, — сказал он громко.

Стало тихо. Ира повернулась к нему:

— Шутите?

— Нет, что вы, — ответил Петр. — Я не шучу.

Губы девушки дрогнули в улыбке. Она вновь стала играть… Петр очнулся, тихонько встал с дивана и, нагнувшись к Серебрякову, шепнул:

— Мне пора…

Ира оставила пианино. Она сняла с вешалки фуражку и, подавая Петру, тихо сказала:

— Приходите в субботу, я сыграю вам еще что-нибудь…

На улице моросил дождь. Петру было приятно, когда холодные капли стекали по его раскрасневшемуся лицу. В ушах все еще звенела музыка. Играла Ира, а ведь могла играть и Лена. Нет, видно, не скоро доведется ему обнять жену. Даже писем не пишет. Что делать? Послать ей строгую телеграмму? Еще обидится…

Он мучился. Подолгу ворочался в постели, перебирал в памяти малейшие детали своей семейной жизни. Почему же она молчит? На письмо время можно всегда найти.

Петр грустил. Его раздражали и веселые шутки матросов, и неторопливая деловитость мичмана, и поведение Крылова, и собственная беспомощность. Словом, все.

Взобравшись на сопку, Грачев сразу же увидел свой корабль. Красив эсминец в лунном свете! А Ира? В ней есть что-то такое… — опять неожиданно для самого себя подумал Петр. Он не заметил, как из-за огромного рябого валуна вышел Голубев.

— Куда торопитесь, если не секрет?

— На корабль. Дел много, Петр не ожидал и не хотел сейчас этой встречи.

— Похвально, — заулыбался Голубев. — Знаю, что завтра у вас зачет, и прошу обратить внимание на организацию радиосвязи. Честно говоря, я скидок никому не делаю, — он умолк, о чем-то думая и поглядывая на Петра. Потом, решившись, спросил:

— Вы были у Серебряковых? Ну и как там Ира?

— Ира? — стушевался Петр. — Дома… Веселая. А что?

— Собирался зайти, но дела помешали.

— А меня на субботу пригласили, — вырвалось у Петра.

— Зачем? — голос у Голубева был тугой.

— Люблю музыку…

«Странно, почему он допытывался?» — подумал Грачев у себя в каюте. Он открыл иллюминатор. Пахнуло сырым холодным ветром. Петр прямо в шинели сел в кресло, размышляя о своих делах. Он не сразу услышал сигнал большого сбора и вышел на палубу, когда моряки уже выстроились на вечернюю поверку. Мичман Зубравин, раскрыв журнал, тихо называл фамилии. Потом он доложил, что «нетчиков нет». Грачев быстро осмотрел строй. Вот стоит Гончар, веселый, кажется, сейчас улыбнется, рядом с ним — хмурый Симаков. «Квочка»! Отругал за грязные батареи, так он, видишь ли, надулся.

— А где Крылов? Его что-то не видно, может быть, в кубрике?

— Я отпустил его на берег, тут вот рядом, — доложил Зубравин.

Петр промолчал. Но когда строй распустили, он сделал мичману внушение.

— На поверке должны быть все.

Зубравин неуклюже почесал щеку:

— Таня ему звонила на КПП. Не мог отказать…

«Сам ворчал и сам же отпускает», — с раздражением подумал Петр, но, разговаривая с мичманом, не горячился. Конечно, неприятно, что лучший радист, которому всегда доверяли, вдруг подвел весь корабль. Горько это сознавать. Но от правды, как от тени своей, не уйдешь. И строгость свою надо выдерживать до конца.

— Учту, товарищ лейтенант.

Грачев перевел разговор на другое:

— Как жена?

— Хворает.

— Слабая она у вас…

Зубравин с обидой в голосе сказал:

— Ольга жизнью не избалована, товарищ лейтенант. Долго работала грузчицей.

Грачев провел ладонью по лицу:

— Не сердитесь, мичман. — В его голосе послышались добрые нотки. — Я не хотел вас обидеть. Правда, моя жена не таскала мешки. Она учится. Пианистка. У каждого своя судьба. Один — инженер, другой — ученый, а третий — грузчик. Все естественно. Ни бравировать этим нельзя, ни других упрекать. Я вот тоже тяжелого не таскал: после школы сразу в училище. Потом — море. Отец здесь плавал…