В сибирских лагерях - [13]

Но больше всего мы боялись тех, которые забирали наших жителей в плен. Охотники за пленными были самыми опасными из русских солдат и в России назывались НКВД. Мы осознавали, что глупо продолжать оставаться жить в нашем доме. Русские особенно донимали нас, так как они не любили капиталистов, которыми они считали и нас. После ухода отца мы вернулись в коровник. Весь скот, который считался лучшим на всех фермах в округе и которым отец по-настоящему гордился, теперь забрали налетчики. После этого мы стали совсем беспомощными.

Польские работники, жившие на нашей ферме, получили паспорта от русского офицера и уехали. Нам оставалось молча наблюдать, как забирали наших лучших лошадей, запрягая ими наши же повозки. Одна лошадь вернулась спустя несколько дней. Возможно, русские забрали лошадь у поляков, а когда она больше им не понадобилась, отпустили ее.

Нескольких лошадей, бегавших по полю, мы поймали и поставили в стойло вместе с остальными. Русские постоянно возвращались и забирали самых лучших животных, даже тех, которые еще были необъезженными.

Возвращение налетчиков

Как-то днем разорители снова появились на нашей ферме. До нас дошли слухи, что они собираются забирать местных жителей с собой в Россию. Мы видели, как они заходили в дом, где жили наши рабочие. Не на шутку перепуганная мама сказала мне быстро спрятаться.

– Почему я должен прятаться? – спросил я. – Мне всего лишь шестнадцать лет!

– Ты слишком высокий. Разве забыл, что однажды тебя приняли за солдата? – настаивала она.

Пока я раздумывал, брат схватил меня за руку и сказал:

– Пойдем скорее, спрячешься на сеновале.

Мы поднялись по лестнице на крышу. Я нашел дырку под поперечной балкой, залез туда и с головой зарылся в сено. От его запаха я готов был задохнуться.

«А что, если русские начнут колоть штыками в надежде найти какие-нибудь спрятанные драгоценности?» – подумал я.

Я не мог избавиться от этой мысли. Казалось, брат думал о том же. Спустя пятнадцать минут мы вылезли из своего убежища.

Только мы начали спускаться вниз, как услыхали, как хрустит снег под чьими-то сапогами. Несколько советских солдат, одетые в шинели землисто-коричневого цвета, направлялись прямиком к ферме. В этот момент дверь дома открылась и, запыхавшись, вбежала пожилая женщина, наша соседка.

– Спускайтесь, быстро! – закричала она.

– Зачем же так кричать? – ответил мой брат. – Они сразу поймут, что мы здесь.

– Они уже знают, – ответила она, переводя дух.

– Откуда?

– Они увидели вас из соседнего дома и велели срочно послать за вами. Если вы не спуститесь прямо сейчас, то они отправят двадцать солдат, чтобы те подожгли дом.

Я взглянул на брата и по его лицу понял, что другого выхода у нас нет. Встревоженные и сильно расстроенные, мы пошли к дому. Русский командир сидел в кресле моего отца. Увидев нас, он прогнусавил:

– Хорошо, что вы пришли сами, не то вам было бы худо.

Офицер приказал перевести нам его слова:

– У вас обоих есть пятнадцать минут, чтобы собрать вещи!

– Но зачем? – с трудом вымолвил я. Переводчик иронически улыбнулся и ответил:

– Вы будете работать шесть дней на скотном дворе, а потом вернетесь обратно домой!

– Но мне только пятнадцать лет, – начал я, но запнулся, потому что слезы подступили к горлу.

– А мне еще меньше, – вслед за мной ответил брат.

– Хорошо, ты можешь остаться, а ты, – он кивнул в моем направлении, – пойдешь с нами.

Я повернулся и вышел на кухню, где мама готовила обед.

Мне не хотелось говорить о случившемся. Я сел за стол, но аппетита не было. Потом русские взяли двух наших лучших лошадей и запрягли ими повозку. Я попрощался с матерью. У нее в глазах стояли слезы. Я тоже едва сдерживался, чтобы не расплакаться, и пытался вести себя как настоящий мужчина, стараясь утешить ее:

– Они сказали, что мы вернемся через шесть дней!

– Ты веришь в это? – произнесла она, глядя мне в глаза с отчаянием.

Я отвернулся, потому что не знал, что ответить, и услышал слова пожилой женщины, работавшей у нас уже больше пяти лет:

– Да благословит тебя Бог, Хорст!

Она была очень верующая и много нянчилась с нами, когда мы были маленькими. Потом еще долго ее слова звучали у меня в ушах.

Арест

Я последовал за офицером. Меня переполняли разные чувства, но я вел себя сдержанно, стараясь не показывать, что происходит у меня внутри. Последствия варварской жестокости, которые я видел на своем пути, приводили меня в ужас. Один немецкий солдат лежал на дороге, раздавленный танком.

Наконец мы остановились на ночь в старой школе. Нас было около пятидесяти человек, которых заперли в одном помещении. В коридоре перед классом сидела группа русских дезертиров, пойманных своими же солдатами. Они были заняты тем, что снимали ботинки с немецких жителей. Один русский примерил сапоги и обнаружил, что они ему малы. Тогда он вырвал кожаные стельки и засунул ноги в сапоги. Никто не обращал на него внимания.

В окно я увидел языки пламени где-то на горизонте. Люди, запертые вместе со мной в школе, рассказывали, что русские переходили от фермы к ферме, от дома к дому, поджигая здания, и что уже половина зданий выгорела дотла.

Потом переводчик объявил, что готов начать допрос. Каждый должен был говорить с ним индивидуально. О себе я доложил, что мне пятнадцать лет и что меня задержали за то, что я прятался на сеновале. Я понял, что быть сыном фермера само по себе являлось преступлением.