В Школе Магии Зарежья - [129]

— Ну и пусть! — огрызнулся Мазвий. — Зато власть над эльфами и людьми уже моя! — и он злодейски хохотнул, хотя заметно было, что он недоволен неполным воплощением своей задумки. Меня захолонуло нехорошее предчувствие.

— Что значит «власть его»? — я пододвинулась ближе к Ладмиру. — Ты же говорил, что для этого нужно, чтобы правители были убиты.

Ладмир перевел усталый и какой-то разом потухший взгляд на замершего на алтаре Акимарха, а потом на меня.

— Они мертвы.

— Как? — я отшатнулась, когда он попытался меня ободряюще приобнять. — А где же... ножи? ...кровь?

— Камень убил их.

Я при этих его словах как-то сразу вспомнила, насколько красиво мерцали капельки на сияющем луче, и уразумела, что так уходила их жизнь. Мертвы... В моей голове не укладывалось, что то, что происходит сейчас — реально, что на моих глазах убили двух человек, что с созданием артефакта власти наступает эпоха хаоса, что мы проиграли, не смогли ничего изменить, предотвратить. Хотя, надо признать, сумятицу мы внесли знатную, зал лежал в руинах горгулий, осколках стен, пола, в воздухе разило горелым. Предотвратить...

Решение пришло ко мне как вспышка. Я подняла голову.

— Ладмир. Мы должны предотвратить это. Задействуй артефакт.

Ладмир медлил, раздумывая, правильно ли он понял мои слова, а потом дико прошипел:

— Ты хоть понимаешь, на что идешь?! — опустив явно непроизнесенное ругательное.

О, я-то как раз понимала это как никто! Понимала, что, возможно, отказываюсь от своего единственного шанса увидеть родителей, вернуть семью. Как я об этом мечтала! Всю жизнь! Не всякий поймет меня.

Да, покинутый родными ребенок рано дичает и учится показывать клычки, но в каждом из таких малышей есть словно бы маленькая шкатулка с сокровищем, которую он хранит и лелеет внутри себя. И, каждый раз ложась спать, приоткрывает коробочку и мысленно заглядывает в мир своей самой великой детской грезы. И иногда, когда ему просто грустно, забивается в темный тесный угол и нежится в его (мира) придуманных событиях, простых в этом, но таких значимых в том, сочиненном, мире, потому что там это происходит с ним. Вот папа работает на дворе с инструментами. Потом он, пряча руки за спиной, просит спеть частушку, а затем дарит добрую самодельную игрушку. Вот мама наливает теплое еще, парное молочко в кружку, ласково треплет по голове; поет колыбельную на ночь... Но даже мечтать не смеет такой вот одинокий ребенок о их исполнении, потому что ТАКОЕ желание несбыточно даже тогда, когда ты сам — маг. Но оно — это желание — дает попасть в страну грез и согревает как-то по-иному, по-особенному, как ничто другое, потому как согревает оно душу. Это такой мир, где личное счастье живет.

Но меня не покидало чувство, что это было бы неправильно призрачно, слишком ложно.

Понимала, что артефакт нестабилен и может «отстрелить» моей силой ровно как и своей в тот раз, ведь «мы с ним — одно целое»! При этом объем отнимаемой силы может превысить весь мой запас и я могу навсегда прекратить заниматься магией из-за непоправимого изменения энергетической структуры, а то и умереть, причем неизвестно, что хуже...

Я живу здесь и сейчас, и этот мир — мой мир, даже если для этого от меня требуется похоронить самую великую грезу, пойти на риск, будет существовать! Будет, как бы пафосно и самонадеянно это ни прозвучало.

— Ты правильно слышал. Мы. Предотвратим. Это.

Мазвий, ненапрасно подозревающий нас в немыслимом коварстве, все это время нервно оглядывался, протирал рукавом покрывающийся лихорадочной испариной лоб, а потом не выдержал и рявкнул:

— Хватит там шушукаться!

Ладмир, не обратив на него внимания, за цепочку медленно извлек из кармана зеленый кулон с плавающими внутри искорками. Я задержала дыхание и, не мигая, глядела, до того ослепительными, притягивающими они мне показались.

— Что? Что это? — заволновался Мазвий и вскричал, пытаясь больше убедить себя, чем нас: — Он же сломан!!

Я с каким-то даже сочувствием подняла на него спокойный взгляд:

— Это у тебя в голове что-то сломано, Мазвий.

Ладмир привлек меня к себе и надел нам обоим на шеи длинную цепь. Мазвий завыл и направил на нас палочку.

— Готова?

Я кивнула. И тут произошло сразу несколько событий. В зал ворвался злой, как теща после неудачного отравления зятем, кридой. Увидев нас, он свирепо оскалил пасть и распростер лапы в длинном прыжке. Щиты гибко прогнулись, как тугие мыльные пузыри, а затем лопнули один за другим, но нас уже подхватывал серый вихрь и в этот момент в зал с противоположного конца вломился нагулявшийся где-то на стороне демон, про которого я, уже, если честно, успела забыть. Кридой и демон, и без того не шибко привлекательные, выглядели изрядно потрепанными и покусанными, словно поучаствовали вместо псов в боях без правил. Вихрь рос, оглушая звучанием ветра, но внутри было затишье, как во время штиля на море. Я задрала вверх голову, длинная серая труба, словно живая, росла, уменьшаясь в диаметре, пока не изогнулась, распространяя ослепительное, знакомое до боли свечение. Что-то гулко хлопнуло, я зажмурилась, а потом резким занавесом на уши навалилась тишина.