В сердце леса - [23]

— Орландо — друг индейцев, — не сдавался я. — Многие бразильцы хотят украсть у вас землю, а Орландо защищает вас.

— Мы предпочитаем американо Рикки, — твердо сказал Такуман. (Рикки приезжал в деревню несколько лет назад, чтобы снять антропологический фильм, и имя это всплыло в разговоре совершенно случайно.) Когда приехал Рикки, он подарил нам много бус, крючков и лески.

— Но ведь и Орландо не против этого, — сказал я, просеивая сквозь пальцы набранную с площадки пыль.

— А Рикки дал нам это, — возразил Такуман, коснувшись голубого ожерелья, которым он был перепоясан.

Бусы за землю, а потом нищета, упадок и смерть. Конечно, не мое дело вмешиваться в решение индейской проблемы, но я сказал Такуману, что все это старая-пре-старая история. Я рассказал ему о людях, захватывавших чужую землю, о судьбе североамериканских индейцев, об австралийцах и аборигенах Австралии, о бурах и бушменах Южной Африки. Мой рассказ не слишком заинтересовал Такумана, но он сказал, что подумает над всем этим. Я переменил тему разговора.

— А индейцы вашего племени придут сегодня с поста Шингу?

— Кое-кто придет, — ответил Такуман. Мысль об этом, как видно, не доставляла ему удовольствия.

— Почему же только кое-кто? Ведь все камайюра должны быть здесь на празднике малого куарупа. Почему они оторвались от вас, Такуман?

— Они уходят потому, что караиба (служащие военно-воздушных сил на посту Шингу) дают им бусы, леску и пули за то, чтобы они работали у них.

— Почему же ты не удерживаешь их?

Такуман помрачнел и больше ничего не сказал о том, что раскололо племя на тех, кто держались старого, и тех, кто тянулись к новому. Раскол этот не только подрывал основы племенных обрядов и верований, но и вел к тому, что жещины и дети, чьи мужья и отцы ушли из селения, испытывали недостаток в мясе и рыбе. Последняя эпидемия кори, от которой умерло 114 индейцев, была результатом одного из таких визитов камайюра к белым.

«Хука! Хука! Хука! Хука!» — Воздух внезапно потрясли низкие, ворчащие звуки. Их издавали мужчины, которые принялись обхаживать друг друга, сильно притопывая ногами. Затем началась борьба. Темные тела индейцев закачались над землей, сверкая на солнце красными, желтыми и синими поясами из хлопка.

Как просто, думал я, выглядит индейская деревня, когда в. нее приезжаешь — кучка хижин из пальмовых листьев, голые люди и немного очень простых вещей. Описать одну только комнату европейца гораздо труднее, чем целую деревню шингуано. Но стоит хоть немного побыть здесь — и поймешь, какой сложной и непонятной может быть жизнь в этой деревне, где каждое действие имеет особый, глубокий, а иногда и жестокий смысл. Почему, например, в хижине Такумана живет девочка, которой целый год нельзя видеть солнце? Почему охотникам нельзя убивать оленей и почему только старикам! можно есть мясо черных обезьян? Вот у этого мужчины было две жены — они были сестрами, а вот та женщина могла выйти замуж лишь после куарупа. Почему? Каким образом первобытные люди, полагаясь лишь на вкусовые ощущения, могли узнать, что смертельно ядовитые корни маниока, если их почистить, растолочь, десять раз промыть, высушить и испечь, станут съедобными? И почему те, кто так верно определили свойства маниока, не научились ткать из хлопка одеяла, чтобы укрываться ими ночью, когда холодно? Ведь выращивают же индейцы хлопок для того, чтобы делать себе пояса для борьбы. Подобные вопросы можно задавать без конца, блуждая по лабиринту обычаев и предрассудков индейцев.

Когда я впервые увидел борьбу, из хижины вождя к центру деревенской площади вывели здоровенного воина из племени калапало. Тело его было раскрашено. Он встал, пригнувшись, над местом схватки. Воин этот напоминал быка в кольце врагов, зверя, окруженного толпой, но чувствующего свою силу и готового на бой. Две минуты он стоял спокойно и недвижимо. Затем вперед вышел войн камайюра и небрежным жестом зачерпнул ладонью пыль у ног калапало; калапало сделал то же самое. Вызов был принят. Прозвучал сигнал к бою. Твердые пятки колотили по земле, грудь у обоих борцов угрожающе вздымалась, но, в сущности, схватка была пустяковой, и камайюра вскоре победил. Калапало дали минутную передышку, затем другой камайюра быстро нанес ему новое поражение. Один за другим выходили воины камайюра, и калапало все больше слабел, потом стал задыхаться, все ниже склоняя голову посреди залитой солнцем враждебной деревенской площади. В конце концов он не принял один вызов, потом другой, потом третий. Тогда в центр площади вышел «друид» камайюра и стал тонким голосом, нараспев дразнить врага. В знак унижения калапало вываляли в пыли, но не было пролито ни капли крови, и в остальном деревня оказала ему радушный прием.

У племен группы шингуано некогда кровопролитные войны уступили место таким бескровным состязаниям, а сегодня, во время первого большого праздника, за которым должен был последовать куаруп, борьба имела и другое значение. Дело в том, что за час до начала состязаний в деревню явился вождь племени мехинаку. На голове у него красовался роскошный убор из желтых перьев арара, его сопровождали женщины, обвешанные синими и белыми бусами, ярко выделявшимися на их раскрашенных красных телах. Вождь занялся «легкой борьбой», демонстрируя дружбу между своим племенем и племенем Такумана. Его предшественник, умерший год назад, был выходцем из племени камайюра, а жена его была мехинаку, и поэтому обоим племенам предстояло быть хозяевами на празднике куаруп. Они должны были угощать другие племена и в состязаниях с ними выступать совместно.