В садах чудес - [98]

— Теперь позвольте мне рассказать мою правду — сказала Кларинда, все еще улыбаясь.

— Говори! — произнес Жигмонт уже серьезно.

Она немного помолчала.

Все ждали.

— Итог моей жизни — бескрайнее раскаяние, — заговорила Кларинда. — Я чувствую себя виновной. Я не прошу простить меня. Я сама никогда не прощу себя. Мы были две сестры — близнецы. Странные девочки мы были. Когда тяжело заболела наша мать, она просила отца беречь нас. По ее указанию были сделаны для нас два колечка с печаткой, изображавшей мужскую фигуру, а по обеим сторонам от нее — двух птиц с девичьими ликами. Бедная мать считала, что это символизирует нашу семью — отца и двух дочерей. Но как странно все обернулось! Это изображение сделалось символом нашего горя. Сейчас одно из этих колец — на пальце моей сестры, другое — в ее шкатулке. Пусть оба они теперь принадлежат ей. Пусть ее похоронят с ними, пусть с ними она обретет вечный покой!

Маргарета была бойчее, смелее меня. Отец больше любил ее. Это мучило меня. Мачеха изменила отцу и он отправил ее в монастырь. Тогда мы уже поселились в этом замке. Кажется, отец выиграл его в кости у прежнего владельца, пристрастного к азартным играм. Ночью Маргарета одна отправилась верхом в лес, чтобы выследить мачеху после того, как отца принесли мертвым с охоты. Но утром отец вернулся. Оказалось, что, упав в овраг, разбился другой человек, — любовник матери. Кажется, отец устроил все это нарочно. Все это мне рассказывала сестренка, горячась и путаясь по-детски. Мы не были привязаны друг к другу. Нам казалось несправедливым, что мы так похожи, так повторяем друг друга. Каждая из нас мечтала о том, чтобы остаться одной!

Человеку, который помог ему расправиться с любовником жены, отец обещал отдать одну из нас. Я не знаю, как он на это решился. Должно быть, мучительные страсти одолели его. Этот человек явился в замок. Он был уже немолод. Я запомнила его необычайно яркие голубые глаза. Он посмотрел на нас и предоставил отцу выбирать. И отец выбрал меня!

— Возьмите Кларинду! — сказал отец.

Старик согласился.

Сколько раз мы мечтали о том, как избавимся от взаимного унизительного сходства, превращающего нас в какой-то курьез, в игрушку природы. Мы хотели жить, существовать каждая — сама по себе, а не в роли близнецов, интересных лишь тем, что они — близнецы. Когда мы вошли в свою комнату и стали переодеваться, Маргарета уговорила меня остаться в замке.

— Когда меня не будет, отец полюбит тебя! А я так хочу путешествовать!

Я колебалась. Пожалуй, мне хотелось остаться. Но почему Маргарета не хочет остаться? Может быть, это скучно, плохо? Но в конце концов сестра уговорила меня. Она назвалась моим именем и старик увез ее. Она долго называлась моим именем, и когда рассказывала о своем детстве, рассказывала так, будто меня и не было никогда. Об этом я теперь знаю. Она пережила много приключений. От нашего двойничества она избавилась, но сама мысль о двойничестве бессознательно влекла ее. Старик счел, что мы наделены сильной волей. Одну из нас он решил научить странному ремеслу создания иллюзий. По его желанию люди видели все в том виде, в каком ему хотелось. Такой силой обладали его желания. Людей опасных ему он подчинял себе, делал своими учениками или убивал. Он часто забавлялся тем, что показывался людям в обличье их двойников. Немногие это выдерживали.

После отъезда сестры я осталась в замке. Я не стала выдавать себя за Маргарету и честно все рассказала отцу. Я видела, что он скучает по ней. Я стала задумываться — значит, отец видит нас разными! Для него мы не были двойным изображением одного и того же предмета. Постепенно мы с отцом подружились, много говорили. Я стала думать о сестре, я все острее ощущала, что она совсем не такая, как я. Я начала скучать о ней, представляла себе ее путешествия и завидовала ей.

Я была почти подростком, когда случилось то, что я не могу назвать никаким именем — если это горе, то почему я была наперекор всему так счастлива; а если это счастье, то почему я и теперь страдаю от этого!

В моей спальне есть маленькая дверца. Она ведет в подземный ход, прорытый давно, прежними владельцами. В эту комнату я переселилась уже после отъезда Маргареты и, кажется, только я знаю о подземном ходе. Часто я приоткрывала дверцу и вглядывалась в темный коридор. Я воображала, будто смело пускаюсь в путь навстречу приключениям, но совершить такой поступок в реальности я не решалась. Боясь, что Мария, служанка, раскроет мою тайну, я выпросила у отца ключ и запирала дверь.

Однажды я сидела в своей комнате и перебирала оставшиеся после матери вышивки. Это было после полудня, было тепло по-летнему. Отец пропадал где-то на охоте. Мария и Чоба занимались хозяйством. Солнце мягко грело. За окном жужжали пчелы в ветвях цветущих лип. Я любила перебирать материны вещи. Это давало мне иллюзию дела, а мне кажется, что когда человек занят каким-то необременительным для его сознания делом, ему легче мечтать.

Внезапно дверца в стене тихо отворилась. Почему-то я не почувствовала испуга. В комнату вошел юноша, чуть постарше меня. Он был одет в чужеземную одежду, изорванную, запачканную землей и песком. Он показался мне очень усталым, измученным. Солнечный свет в комнате ослепил его усталые глаза. С закрытыми глазами он бессильно прислонился к стене. Я смотрела на него. Черты лица у него были правильные, красивые. Я очень хотела помочь ему, но что-то смущало меня. Внезапно глаза его открылись. Он улыбнулся и шагнул ко мне. Очарование его улыбки заключалось в какой-то нежной смешливости и безоглядности. Я не могу понять, что случилось с нами. Мы даже не спросили друг друга ни о чем. До этого я даже и не думала о том, чтобы влюбиться в кого-нибудь. Я не знала, как любят телесно. Но в тот день я все постигла. Мы были едины, одно существо! Я поняла, почувствовала, зачем даны мне губы, руки, язык, междуножье, груди. Я не боялась и не стыдилась. А он… Он, казалось, наслаждался с какой-то странной бережностью, предавался каждой частице моего тела.