В. С. - [5]

— Я… я не знаю, — выдавил из себя Вальтер.

— Не знаете? — ухмыльнулся Стейнсфорт. — А должны бы знать. Ведь вы же стали мне чуть ли не нареченным отцом. А что бы стал делать настоящий Вильям Стейнсфорт, если бы он встретил где-нибудь в тихом местечке своего старого папашу — того самого, который отправил его на виселицу?

Пристальный взгляд — вот все, на что хватило сил у Вальтера.

— Нет, вы отлично знаете, что бы я сделал. Не хуже меня знаете, — продолжал Стейнсфорт.

Неожиданно выражение его лица изменилось, и он резко проговорил:

— Хотя, впрочем, откуда вам знать? Вы же никогда по-настоящему не понимали меня. А я не такой уж черный, как вы меня изобразили.

Он сделал паузу, и в груди Вальтера затлела искорка надежды.

— Вы никогда, ни разу не давали мне ни малейшего шанса, ведь так? А вот я дам вам — один-единственный, но все же шанс. Просто чтобы доказать, что вы никогда не понимали меня. Ведь это так?

Вальтер кивнул.

— И вы еще кое-что забыли.

— Что именно?

— То, что когда-то я был ребенком, — ответил бывший полицейский.

Вальтер молчал.

— Значит, признаете это? — угрюмо спросил Вильям Стейнсфорт. — Так вот, если вы назовете хотя бы одну добродетель, которую пусть даже подсознательно ощущали во мне, хотя бы одну добрую мысль, которая, по вашему мнению, теплилась во мне, одну-единственную искупающую благодать характера…

— Да… и что тогда? — голос Вальтера дрожал.

— Тогда я отпущу вас.

— А если я не смогу? — прошептал писатель.

— Что ж. Тогда плохо дело. Тогда мы по-настоящему соприкоснемся друг с другом, а вы ведь догадываетесь, что это значит. Вам удалось отнять у меня одну руку, но другая-то осталась. Стейнсфорт — «Стальная Рука», вы ведь так меня называли?

Вальтер стал задыхаться.

— Даю вам две минуты на воспоминания, — проговорил гость.

Оба посмотрели на часы. Поначалу незаметное передвижение минутной стрелки буквально приковало к себе внимание Вальтера. Он смотрел на Вильяма Стейнсфорта, вглядывался в его жестокое, коварное лицо, которое всегда оставалось для него как бы в тени словно было чем-то таким, чего просто не мог коснуться луч света. Он в отчаянии копался в собственной памяти, стараясь из всех сил извлечь из слипшегося комка, в который она превратилась, хотя бы один спасительный факт. Но память его подвела.

«Я должен придумать хоть что-нибудь», — лихорадочно соображал он, и неожиданно его сознание прояснилось, высветив — как фотографию — последнюю страницу книги о Стейнсфорте. Потом с волшебной скоростью мечты одна за другой перед его мысленным взором промелькнули все ее страницы — так ясно они сейчас виделись! С отчаянной, роковой убежденностью он понял: то, что ему теперь нужно больше всего на свете, он в ней не найдет. В этом дьяволе никогда не было и намека на добродетель. С непонятной, странной восторженной силой Вальтер Стритер подумал о том, что если он и выдумает это единственное и спасительное для себя блага, то продаст дьяволу другую вещь, дороже которой у него ничего на свете не было — свою веру в добро.

— Мне нечего сказать тебе! — закричал он. — И из всего, что ты сотворил на земле, этот твой поступок — самый омерзительный! Посмотри, даже снежинки почернели от прикосновения к тебе, что же ты просишь сейчас, чтобы я заново создал твой образ, заново описал тебя? Но ведь однажды я уже сделал это! Сам Господь Бог запрещает мне произнести хотя бы одно доброе слово в твой адрес! Уж лучше умереть!

Вперед вылетела единственная рука Стейнсфорта.

— Умри!

* * *

Полиция обнаружила тело Вальтера Стритера распростертым на обеденном столе. Учитывая предысторию, они не исключали возможность убийства, хотя врач, производивший вскрытие, так и не смог сделать окончательного вывода о причине смерти.

Была, правда, одна ниточка, но, как показалось полиции, она вели в никуда. На стеле и на одежде покойника лежали хлопья тающего снега; струйки воды стекали по лицу и шее трупа, впитываясь в белье. Они даже каким-то образом попали ему в желудок и, возможно, явились причиной смерти, ибо, как показала экспертиза, содержали яд. Не исключалась, впрочем, и версия самоубийства. Но что это было за вещество, и откуда оно взялось, так и осталось тайной, поскольку, по отчетам, в день смерти писателя нигде во всей округе снег не шел.

пер. Н. Куликовой