В России жить не запретишь - [34]

– Это наша родина, сынок, – проворчал Конягин, на которого вид спальных районов подействовал еще более удручающе, чем затянувшееся молчание в салоне автомобиля. Не дождавшись от спутника ответной реплики, он счел нужным пояснить: – Хохма есть такая, про лягушек. Детеныш спрашивает, почему они в болоте живут, а отец ему отвечает: это, мол, наша родина, сынок. Люби такую, какая есть.

– С лягушек спрос невелик, – откликнулся Бондарь, притворившийся, что он не понял смысла нехитрой притчи. – Вот когда люди земноводным уподобляются, то это плохо.

– Ты кого имеешь в виду?

– Людей, уподобляющихся земноводным.

– Гм.

Так и не уяснив для себя, был ли это выпад в его адрес, Конягин на всякий случай насупился и оборвал беседу. Уже на летном поле, куда машину пропустили беспрепятственно, задержавшийся возле трапа генерал бросил на спутника испытующий взгляд, надеясь увидеть почтительное выражение на его лице. Но перед ним была лишь непроницаемая маска. Бондарь полностью перевоплотился в того, кем был на самом деле. В профессионального бойца. В человека без тени. В совершенное орудие уничтожения. Генерал Конягин, его самолет и многочисленная свита оставили Бондаря равнодушным. Удаляющиеся огни Москвы не вызвали у него ни грусти, ни сожаления.

Его лучшие годы прошли не здесь. Да и были ли они, лучшие годы?

Когда самолет набрал высоту и лег на курс, мерно гудя моторами, Бондарь заставил себя уснуть. Это был лучший способ избавиться от нервозности, которую испытываешь перед операцией. Пробудившись ровно через сорок минут, как это и было запланировано, Бондарь встретился взглядом с нахохлившимся в дальнем углу Конягиным. Похоже, тот уже не раз приложился к своей пижонской серебряной фляжке, и мускулы его лица обмякли, размазались, как на мутной фотографии. Но генеральские глаза еще не подернулись пьяной поволокой, и их выражение Бондарю не понравилось. В них была усталость, затаенная боль и тоскливая обреченность человека, дошедшего до последней черты. Что разъедало и грызло его изнутри? Горечь утраты близкого человека? Предчувствие собственной кончины? А может быть, не до конца утопленная в алкоголе совесть? Впрочем, самим собой Конягин оставался не дольше секунды. Стоило ему обнаружить, что спутник проснулся и наблюдает за ним, как от его хмельной расслабленности и след простыл. Приподняв фляжку, он спросил, перекрывая гул двигателей своим зычным, полным уверенности голосом:

– Отметить знакомство не желаешь, капитан?

– Отметим, когда я вернусь, – сухо ответил Бондарь.

– Гляди, – пожал плечами Конягин. – Дело хозяйское. Только генералы не каждый день капитанов из личных запасов угощают. Знаешь, что у меня тут налито? – Он встряхнул фляжкой.

– Новомодная текила? – предположил Бондарь.

– Бери выше. Армянский коньяк, настоящий, по спецзаказу изготовленный. Бутылка обходится в триста пятьдесят долларов.

– Выходит, вы меня за семь ящиков коньяку наняли, товарищ генерал?

Конягин, запрокинувший фляжку, поперхнулся и долго откашливался, после чего пояснил:

– Я коллекционный коньяк ящиками не покупаю, капитан. Это подарок.

– Вам совсем не обязательно передо мной оправдываться, – заверил его Бондарь. – Каждый решает сам, что ему пить и сколько. Вы можете хоть ноги в коньяке мыть, мне-то какое дело?

Произнеся эти слова, он уткнулся в иллюминатор, чтобы не слушать дальнейшие разглагольствования генерала. Вежливость и общительность в функции боевых машин не входят, извините.

Глава 10 Проверка боем

Генерала Конягина увезли с летного поля на сверкающем лаком джипе, уже довольно пьяного, но оттого только более надутого и высокомерного. Бондаря же дожидался урчащий бронетранспортер, водитель которого рванул с места так резво, словно всю жизнь мечтал поучаствовать в гонках Париж – Дакар. Насчет Бондаря у него явно имелись какие-то инструкции, потому что, поздоровавшись, он не проронил больше ни слова, зато включил на полную громкость раздолбанный радиоприемник. Пришлось послушать десяток русских шлягеров, среди которых самым назойливым оказался «Да и нет не говори, а любовь мне подари», едва не доведший Бондаря до легкого умопомешательства. Потом заголосили сразу пять молоденьких девушек, потерявших единственного, ненаглядного, а их сменила маститая певица, пока что своего милого как раз не встретившая. «Где ты, где ты? – надрывалась она. – Приди скорей в мои мечты. Я подарю тебе цветы как символ вечной красоты». Бондарю было заранее жаль мужика, который попадется на эту удочку. Цветы-то он, возможно, и получит, но от него потребуют совсем других подарков, гораздо более дорогих и существенных. От светских дам символами вечной красоты не отделаешься. Высосут, как омарову клешню, и устремятся на поиски новой добычи. «От любви не убежишь, милый мой, ты зря дрожишь, это будет, словно сон, ты поймешь, что ты влюблен…» Принявшее эстафету девичье трио заголосило так звонко, что Бондарь, не дожидаясь рефрена, поспешил воззвать к непрошибаемой водительской спине:

– Сержант, если тебе не жаль моих ушей, то пожалей хотя бы собственные мозги.

– А чего их жалеть? – удивился водитель, приглушив радио.