В разреженном воздухе. Самая страшная трагедия в истории Эвереста - [92]

В четверг 16 мая вертолет доставил нас из Фериче в селение Сянгбоче, расположенное над Намче-Базаром. Мы должны были дождаться рейса до Катманду, и на грунтовой взлетной полосе к нам со Стюартом и Каролиной подошли трое японцев с серыми лицами. Первый из них сказал, что его зовут Мунио Нукита. Он оказался высококвалифицированным гималайским альпинистом, дважды поднявшимся на вершину Эвереста. Нукита вежливо объяснил нам, что сейчас выступает в роли проводника и переводчика двух других господ, один из которых – Кеничи Намба – муж Ясуко Намбы, а второй – ее брат. В течение сорока пяти минут они задали нам много разных вопросов, но я смог ответить далеко не на все.

К тому времени весть о гибели Ясуко Намбы облетела всю Японию. Уже 12 мая – меньше чем через двадцать четыре часа после ее смерти на Южном седле – в самом центре базового лагеря приземлился вертолет, и из него выскочили два японских журналиста в кислородных масках. Обратившись к первому, кого они там встретили – а им оказался американский альпинист Скотт Дарсни, – журналисты спросили, что он знает о смерти Ясуко. Нукита предупредил, что теперь, спустя четыре дня, в Катманду нас встретит толпа журналистов и телерепортеров, которые захотят узнать подробности о смерти японской альпинистки.

В тот же день, ближе к вечеру мы сели на борт огромного вертолета «Ми-17» и поднялись в воздух сквозь просвет в облаках. Через час вертолет приземлился в международном аэропорту Трибхуван, и когда мы вышли, то тут же оказались под прицелом многочисленных микрофонов и телекамер. Мне, как журналисту, было весьма поучительно оказаться по другую сторону информационных баррикад. Бесчисленное множество репортеров, главным образом японских, желали услышать от нас подробный отчет о трагедии с точным описанием всех действий злодеев и героев. Однако хаос и страдания, свидетелем которых я оказался, было очень трудно передать словами. Через двадцать минут перекрестного допроса на солнцепеке на взлетной полосе меня спас консул американского посольства Дэвид Скенстед, который вытащил меня из толпы журналистов и отвез в отель Garada.

После этого меня ждал еще целый ряд сложных интервью с другими репортерами, а потом допрос с пристрастием хмурых представителей непальского министерства по туризму. В пятницу вечером в Катманду я бродил по аллеям района Тамела в поисках спасения от глубочайшей депрессии. Я дал тощему непальскому мальчишке пригоршню рупий и взамен получил маленький бумажный пакетик с изображением рычащего тигра. Вскрыв пакетик в гостиничном номере, я высыпал часть его содержимого на лист папиросной бумаги. Бледно-зеленые «бошки» были покрыты клейкой смолой и пахли гнилыми фруктами. Я свернул косяк, выкурил его до конца, потом, ни в чем себе не отказывая, свернул еще один, потолще, выкурил его до половины, потушил в пепельнице, и в этот момент комната начала вращаться.

Лежа голым на кровати, я слушал доносящиеся сквозь открытое окно звуки ночи. Звонки рикш смешивались с гудками автомобилей, криками уличных торговцев, женским смехом и музыкой из соседнего бара. Распластавшись на спине, слишком укуренный, чтобы шевелиться, я закрыл глаза, предоставив липкому предмуссонному зною разливаться по моему телу. Мне казалось, что я расплавлюсь и впитаюсь в матрас. Череда причудливо разукрашенных буддистских колес Дхармы и большеносых персонажей из комиксов проплывала в неоновом свете перед моим внутренним взором.

Повернув голову, я уткнулся ухом в мокрое пятно. Оказалось, что по моему лицу обильно текут слезы и капают на простыню. Я чувствовал, как во мне клокочет обида и стыд, поднимаясь по позвоночнику откуда-то изнутри. Потом из меня хлынул неудержимый поток слез и соплей, я зарыдал и продолжал рыдать все сильнее и сильнее.

19 мая я вернулся в Штаты и привез с собой две большие сумки с вещами Дага Хансена, чтобы вернуть их тем людям, которые его любили. В аэропорту Сиэтла меня встретили его дети Энджи и Джейн, его подруга Карен-Мари, а также его друзья и родственники. При виде их слез я почувствовал себя глупым и никчемным идиотом.

Вдыхая густой воздух, напоенный запахами океана, я восхищался буйством весны в Сиэтле и, как никогда раньше, радовался очарованию влажной зелени. Терпеливо и медленно мы с Линдой начали процесс восстановления наших отношений. Двенадцать килограммов, потерянных мною в Непале, я набрал гораздо быстрее, чем хотелось бы. Простые удовольствия домашней жизни – завтрак с женой, любование заходом солнца над заливом, возможность встать посреди ночи и пойти босиком в теплую уборную – все это вызывало во мне вспышки радости, граничащей с восторгом. Но эти светлые мгновения омрачала длинная тень Эвереста, образ которой с течением времени постепенно тускнел.

Меня терзало чувство вины, и я до бесконечности откладывал звонок подруге Энди Харриса Фионе Макферсон и жене Роба Холла Джен Арнольд, пока они сами не позвонили мне из Новой Зеландии. Когда позвонила Фиона, я не смог найти слов, которые смирили бы ее гнев и объяснили смерть ее любимого. А Джен Арнольд во время разговора по большей части сама утешала меня.