В пылающем небе - [33]

С получением новой боевой машины состав нашего экипажа увеличился до шести человек: штурман капитан В. Чуваев, правый летчик старшина П. Шелудько, стрелки-радисты старшины Л. Васильев и Г. Ткаченко, кормовой стрелок старшина 3. Криворучко.

В таком составе мы совершали успешные полеты на военно-морские базы противника в Финском и Рижском заливах, бомбили столицу Финляндии Хельсинки.

Большие группы наших бомбардировщиков дважды совершали налеты на город (в ночь на 7 и 26 февраля). В Хельсинки была сосредоточена сильная противовоздушная оборона. Но, несмотря на ураганный огонь зенитной артиллерии, наши самолеты успешно подавили вражеское сопротивление: бомбы сыпались с наступлением темноты до рассвета. Многие экипажи, в том числе и наш, каждую ночь успевали сделать по два вылета.

Кстати, массированное бомбардирование Хельсинки большими соединениями советской авиации способствовало ускорению выхода Финляндии из войны.

9 марта 1944 года мы вылетели в район Финского залива. У нас на борту находился офицер штаба дивизии капитан С. Староверов.

До цели полет проходил в обычном порядке, все члены экипажа делали каждый свое дело. В обязанности капитана Староверова входило составление проекта боевого донесения в вышестоящие инстанции о выполнении полками дивизии боевого задания. Летел он на боевое задание впервые и, естественно, многим интересовался, многое казалось ему непонятным. На нашем самолете было два пилота, кроме того, самолет был оборудован автопилотом, так что я имел возможность уделять внимание офицеру штаба, комментировать происходящее.

На вооружении самолета девять крупнокалиберных пулеметов: мы имели возможность вести воздушный бой одновременно с несколькими истребителями. А мощные и надежные моторы бомбардировщика позволяли уверенно продолжать полет, если какой-нибудь из них и откажет. Сильная огневая мощь корабля (по тому, разумеется, времени) давала нам уверенность в безопасности полета.

Не долетая до цели, я заметил, что впереди — вражеские истребители.

— Смотрите внимательно, — дал команду экипажу, — в районе цели работают «мессеры».

— Как это вы определили? — спросил капитан Староверов.

— Очень просто, — ответил я. — Смотрите вперед: на земле пожары и взрывы — это рвутся бомбы, сброшенные нашими ранее улетевшими товарищами. В воздухе же снарядных разрывов нет, они только что прекратились. Значит, зенитчики перестали стрелять. А они прекращают огонь тогда, когда в небе появляются их истребители. Ясно?

— Очень даже ясно, — улыбнулся Староверов.

В эту минуту мы увидели воздушный бой. Шла дуэль между «Мессершмиттом» и советским бомбардировщиком. В небе появилось пламя. Сначала небольшое, круглое, затем вытянутое, как шлейф. Этот огненный шар с хвостом резко пошел к земле. Кто же это — наш или фашист? Вскоре поняли — горел бомбардировщик. Из пылающего самолета летели трассирующие пули бортового оружия. Советский самолет, падая, вел огонь из всех боевых точек. Экипаж героически сражался до последней секунды своей жизни.

Мы так и не узнали, чей это был экипаж: в ту ночь не вернулись на свои базы несколько бомбардировщиков разных полков.

За четыре года войны мне не раз приходилось видеть гибель своих товарищей по оружию. И самое обидное то, что ты не можешь оказать им никакой помощи. Оставалось одно: мстить за смерть друзей. И мы мстили — жестоко, беспощадно.

— Выходим на цель, — доложил штурман Виктор Чуваев.

Сбросили бомбы. Облетели вокруг пораженного нами объекта — это для капитана Староверова. Он попросил еще раз пройти над целью, чтобы лучше рассмотреть, что же там творится.

…Летим минут пятнадцать. Все решили, что опасность уже позади, и это обошлось нам дорого. Внезапно на нас напал истребитель. Пока стрелки изготовились для отражения атаки, фашист, выпустив по самолету длинную очередь, успел скрыться. Бомбардировщик получил повреждение, но моторы работали исправно.

Через переговорное устройство я побранил стрелков, и они не нашли слов для оправдания, чувствовали: виноваты. Немного успокоившись, я сказал им довольно миролюбиво:

— Ладно, проморгали фашиста, теперь смотрите как следует, атака может повториться.

Я не ошибся. По нашему самолету вновь ударили пушки фашистского истребителя. И снова стрелки упустили врага.

Летим с одним неработающим мотором.

— Все живы? — спрашиваю.

Стрелки отвечают подавленно, со вздохом:

— Мы живы.

Молчал Староверов.

— Товарищ капитан, товарищ капитан! — кричу в ларингофон.

Ответа нет. Обращаюсь к правому летчику Шелудько:

— Петро, а ну посмотри, что с ним.

Оказалось, капитан Староверов был ранен и лежал на полу, а не отвечал потому, что при падении оборвал шнур ларингофона.

Ранение было легким, и Староверов недолго пролежал в госпитале, а когда вышел, говорил, что не обижается на нас. Мы же чувствовали перед ним какую-то неловкость. Ведь никого из членов экипажа не зацепило, а вот, на тебе, гостя нашего ранило.

Помню такой случай. Мы возвращались из боевого задания. Моторы гудели ровно. Клонило ко сну. Вдруг самолет сильно встрясло. Дремоту как рукой сняло. Разрывы вражеских снарядов и огонь нашего бортового оружия смешались в единый грохот.