В пылающем небе - [21]

Мы сидим, как на пороховой бочке…

Наконец под нами замелькали тысячи огневых вспышек: внизу шел ночной бой. В небо взлетали ракеты. Зенитные пулеметы противника вели огонь по каким-то самолетам. Вдруг одна пулеметная установка прекратила стрельбу: на ее месте видим два бомбовых разрыва. Вероятно, наши «кукурузнички» («У-2»), помогая наземным войскам, подавляли огневые точки фашистов.

Огневые росчерки передовой остаются позади. Проверяю остатки горючего. Основные баки пусты. С одной стороны, это к лучшему: уменьшилась вероятность воспламенения вытекающего в пробоины бензина. Но в пустых баках образуется бензиновый пар. Это еще опаснее— малейшая искра и произойдет взрыв.

Перевожу двигатель на питание бензином из запасных баков. Но его хватает не больше как на 15–17 минут полета. Нужно принимать решение: прыгать или попытаться совершить посадку среди незнакомого ночного поля? Согласно инструкции при такой ситуации экипаж должен покинуть самолет: посадка ночью вне аэродрома запрещается. Она сопряжена с большим риском. Особенной опасности в таких случаях подвергается жизнь штурмана, кабина которого находится впереди, в самом носу самолета.

— Сергей Иванович, — обращаюсь к Куликову совсем не по-военному. — Тебе все-таки придется прыгать.

— Разреши остаться, командир, — отвечает он. — Я помогу тебе выбрать место для посадки, из моей же кабины виднее.

— А вы? — спрашиваю Васильева и Панфилова.

— Мы тоже хотим остаться, — слышатся голоса стрелка и радиста. — Разрешите?

— Ну что же, будем рисковать вместе.

— Решено!

— Ориентируюсь вон на ту площадку, что слева впереди, — говорю Куликову. — Следи, штурман, будем работать в четыре глаза.

Снижаемся. Под нами лес, а в нем белеет небольшая полянка. Полностью убираю газ. Расчет точный, но площадка оказывается настолько малой, что мы проскакиваем ее. К тому же я не учел, что в баках почти нет бензина — самолет легок и поэтому более летучий, да еще и шасси убраны. Даю газ моторам, иду на повторный круг. Вот-вот кончится горючее. Выпускаю закрылки — своеобразные воздушные тормоза. Это делает глиссаду планирования более крутой, снижает скорость машины. Для пожарной безопасности выключаю моторы (в случае сильного удара или поломки самолета работающие двигатели могут вызвать пожар и даже взрыв бомбардировщика). Кончается лес, начинается опушка, а самолет не садится. Нам грозит опасность врезаться в деревья на противоположной стороне площадки. Надо включить моторы и уйти на третий круг, но… совершенно нет бензина.

Как быть? В течение каких-то долей секунды в голове проносится целый калейдоскоп мыслей. Если на планировании резко убрать закрылки, самолет как бы проваливается, сразу теряет высоту, но тут — не зевай, тяни штурвал на себя, чтобы уменьшить скорость снижения перед самой землей. Стоит лишь допустить малейшую ошибку, неточность — и самолет может взмыть вверх, а затем без скорости свалиться на крыло или плашмя Удариться о землю и взорваться.

Делаю, как решил. Другого выхода нет. Самолет пошел на резкое снижение. Что есть силы тяну штурвал на себя и через несколько секунд чувствую легкий толчок.

Приземлились! И довольно удачно!

— Как мы сели?! — искренне удивились ребята, когда мы вышли из машины.

— Ведь такой поляны маловато даже при посадке днем!

Я рассказал им о закрылках.

— А тебе когда-нибудь приходилось приземляться подобным образом?

— Конечно, нет, это впервые…

— Саша, ты гений! — воскликнул Сергей и с комическим восхищением развел руками.

— Нет, братцы, — перебил я его серьезным тоном, — если бы во время полета мы внимательно следили за небом, ничего подобного не случилось бы. А мы ротозейничали, как говорят у нас на Украине, «ловылы гав», что совершенно недопустимо в боевой обстановке. Ни на секунду нельзя отвлекаться и забывать, что враг где-то рядом, что он может использовать малейшую нашу оплошность. Мы должны всегда быть готовы ко всякой неожиданности. Вот так, дорогие мои друзья.

— Так ночью-то… — попытался было возразить Панфилов. — Можно и не заметить подкравшегося фашиста.

— Не имеем права не замечать! — возразил я. — Ни малейшего права не имеем. Ведь фашист нас заметил, значит, он лучше смотрел и к тому же он один, а нас четверо.

Саша виновато замолчал. Ведь это его с Васильевым! первейшая обязанность следить за воздухом во время полета. И моя тоже. У штурмана иная задача: он ведет исчисление пути.

Вся праздничность благополучного приземления как-то сразу померкла, отошла на задний план.

На свой аэродром добирались различными видами транспорта — на лошадях, попутных машинах и даже на тендере паровоза, оставив самолет на попечение бойцов истребительного отряда[2].

Мы проезжали через Москву и, пожалуй, впервые по-настоящему осмотрели столицу нашей Родины.

Хотя в феврале город был уже в безопасности (наши войска отогнали фашистов от Москвы еще в декабре), на улицах и площадях все оставалось по-прежнему, как и в недавние грозные месяцы, когда Москва была готова к уличным боям. Накрест заклеены стекла, окна первых этажей защищены мешками с песком, улицы перекрыты противотанковыми заграждениями.