В пылающем небе - [12]

Я увидел объятый пламенем самолет. Он пронесся над нами, оставляя за собой длинный шлейф дыма перешел в пикирование и рухнул на землю.

— Порядок!

Застрочила нижняя пулеметная установка — это Леша Васильев отражал атаку второго стервятника. Но и на крыльях нашего самолета появились рваные отверстия. Успел-таки фашист пронизать самолет крупнокалиберной очередью.

— «Мессершмитт» ушел! — доложили стрелки.

Под нами был уже фронт, а за ним — и своя территория. Это, очевидно, и заставило немецкого летчика повернуть назад.

Бомбардировщик, изрешеченный осколками зенитного снаряда и пулеметной очередью, выпущенной истребителем, словно раненая птица, продолжал полет, но мне с трудом удавалось держать его на курсе и высоте. Температура масла около 100 градусов, воды — более 120. Вижу — не удержаться.

— Приготовиться к прыжку! — даю команду экипажу.

Перегретый мотор тянет все хуже. Начинаем терять высоту. Внезапно гул двигателя прекратился, машину сильно тряхнуло и винт остановился. «Конец», — мелькнуло в голове. Стало совсем тихо. Из-под капота мотора выскользнули языки пламени, и сразу же загорелось крыло.

— Всем покинуть самолет! — приказал я.

Через несколько секунд под машиной раскрылись парашюты. А в глубине сознания все еще таилась надежда спасти самолет. Очень уж не хотелось оставаться «безлошадным». Ищу глазами место посадки, планирую и сравнительно удачно приземляю горящий бомбардировщик на берегу незнакомой речушки.

Быстро выскакиваю из кабины, отбегаю в сторону. «Нет, спасти машину не удалось», — успеваю подумать и теряю сознание. Очевидно, при посадке я все-таки получил ушиб. Да, кажется, и ожоги.

Сколько я так пролежал, не помню, но когда открыл глаза, увидел, что окружен ватагой человек из двадцати деревенских мальчишек, с удивлением и молча рассматривавших меня. Какой-то старик держал мокрую тряпку на моем лбу. Я приподнялся на локти и застонал. Рядом блестела речка. Я даже вздрогнул, увидев ее — до чего же она похожа на мою родную Лугань. Как далеко ты сейчас от меня!

Старик провел по моему лицу влажной тряпкой.

Я сел и посмотрел вокруг. Невдалеке догорал мой самолет. Еще целы были хвост и часть крыла. Сердце тоскливо сжалось.

— Ты кто? — строго спросил старик.

— Вы не видели троих парашютистов? — вместо ответа обратился я ко всем.

— За лесом сели, — ответил кто-то из ребят.

— Не сели, а приземлились, — поправил его другой.

— Ладно уж, пусть приземлились.

Я облегченно вздохнул — значит, все в порядке.

— Ты кто такой? — снова спросил старик.

— Разве не видите — кто? — Я показал ему на остатки самолета.

— Там же звезды, дедушка, — пришел мне на помощь один из мальчишек.

— Молчи! — прикрикнул на него старик. — Звезды можно везде нарисовать… И язык русский выучить. Сколько таких случаев было: немецких лазутчиков ловили, а на них и форма наша, и разговаривают по-русски — не придерешься… Знаем… Ученые… — И снова ко мне: — Покажь документы!

— Так ведь, если придерживаться вашей логики, отец, то и документы можно подделать, — сказал я.

— Можно, — согласился старик, — но ты все-таки покажь…

Пришлось доставать комсомольский билет. Дед внимательно осмотрел его и вернул.

— Ладно, — он провел рукой по высокому морщинистому лбу, словно отгоняя от себя ранее возникшее подозрение, еще раз бросил на меня оценивающий взгляд глубоко сидящих глаз и коротко спросил: — Идти сможешь? — И, не ожидая ответа, бросил в толпу ребятишек: — Венька, Пашка, бегите к председателю, пусть подводу пришлет! — А сам вытащил из кармана кусок чистой белой ткани и стал перевязывать мне голову.

— Порядком садануло, весь лоб разбит, — вздохнул он. — Видно, при посадке ударился?

— Не помню, — признался я.

— Где уж помнить — огненным клубком летел на землю. Видели.

Смеркалось. В догоравшем самолете раздалось несколько глухих взрывов — это взорвались оставшиеся пулеметные патроны.

Я был уверен, что члены экипажа придут к месту посадки бомбардировщика. И не ошибся. Вскоре на лужайке в сильно сгустившихся сумерках появились три фигуры. Я узнал своих друзей. Двое высоких — это стрелки, третий — плотный, приземистый — Сережа Куликов. Они подошли к еще тлевшим остаткам самолета, осмотрелись вокруг, затем сняли шлемофоны и понуро склонили головы. Милые, дорогие мои боевые друзья. Они знали, что я не стану прыгать с парашютом, что буду бороться до конца за спасение самолета, и решили: погиб командир, сгорел вместе с машиной.

— Твои? — коротко спросил дед.

Я кивнул головой. Тогда кто-то из мальчишек звонким голосом нараспев прокричал:

— Дяди, он здесь! Он зде-е-есь!..

От неожиданности все трое отпрянули от обгоревшего остова бомбардировщика. Они не видели нас под развесистым кустом боярышника и, очевидно, не разобрали, откуда раздался голос мальчика.

— Сюда! Сюда! — наперебой зашумели ребятишки.

Я поднялся на ноги и шагнул навстречу друзьям.

— Саша, дорогой! Жив! — первым бросился ко мне Сережа Куликов.

Подбежали Памфилов и Васильев.

— Товарищ лейтенант!.. Товарищ лейтенант!.. — бессвязно повторяли они одно и то же, не в состоянии выразить словами охватившую их радость.

После крепких объятий, похлопываний по плечам — этих несложных знаков внимания, в которых выражается прекрасная мужская дружба, — друзья, наконец, заметили повязку на моей голове.