В пургу и после - [41]

На четвертую ночь Зыбунова разбудила Валя протяжным стоном. Он приподнялся на локте, вглядываясь в темный угол.

— Ты чего, Валюш?..

— Валера, помоги-и… — сдавленно прошептала радистка.

Вскочив с нар, Зыбунов босиком подбежал к ней.

— Что, что с тобой?

— Не знаю… Живот…

Она опять застонала, и Зыбунов перепугался. Потом он ощутил, как быстро стынут ноги на холодном полу, заботливо поправил шкуры, прикрывавшие Валю, и побежал одеваться, торопливо приговаривая ласковым голосом:

— Ничего, ничего, сейчас все пройдет… Все пройдет…

Помощи ждать неоткуда. А может, оно так-то и лучше, никого посторонних не будет, никто ничего не узнает, сами, по-семейному, как-нибудь разберемся. Печку сейчас расшуровать, чайник поставить… Где-то под нарами грелка должна валяться, кто-то в ней спирт привозил, а теперь вот сгодится по прямому назначению, и через часик все пройдет. Никто не узнает. А потом можно будет доложить, что «во вверенном мне аэропорту на озере Олений Глаз никаких происшествий не случилось»…

— Ты потерпи, потерпи чуток, Валюша… Оттаявшие поленья влажно поблескивали, и Зыбунов решил плеснуть в топку кружку бензина, затем кинул туда спичку. Грозно и протяжно загудело пламя, затрещали сырые дрова.

— Сейчас, Валечка, сейчас…

Найдя себе дело, Зыбунов на какое-то время отвлекся от неприятных мыслей — рубил дрова, заталкивал крупные щепы в топку, суетливо убирал со стола остатки вчерашнего пиршества, мимоходом съел окаменевшие куски подгоревшего шашлыка, запил холодным чаем. Потом опять забеспокоился. Все-таки ЧП. Это — выговор верный. Неприятности… Как все нескладно может получиться. О выдвижении на РП не мечтай, дай-то бог, чтоб из диспетчеров не выгнали. Если с двумя не смог справиться, как же доверить такому человеку целую смену?.. — Вот и грелка поспела! Сейчас всю боль мигом снимет…

Валя страдальчески морщилась и пыталась улыбнуться, но улыбка получалась жалкой, вымученной. Зыбунов напоил Валю горячим чаем, сам напился. Присел на нары, закурил, задумался.

Что же делать-то? Вызывать санрейс? А вдруг у нее это на полчаса? Подержит грелку, и все пройдет, а за ложный вызов самолета по головке не погладят…

И точно, минут через сорок боль поутихла. Валя смотрела на Зыбунова с благодарной преданностью. Он поцеловал ее в лоб.

День пролетел, будто в суматошном дурмане. К вечеру Вале стало совсем худо, началась рвота.

Ночью Зыбунов связался по рации с рыбаками и в осторожных выражениях начал объяснять ситуацию:

— Радист заболел, то есть временами наблюдаются приступы боли в животе… Если у вас будет возможность, привезите из ближайшего колхоза какого-нибудь медработника, как поняли?..

Из наушника в ответ слышалась неразборчивая, дребезжащая брань. Зыбунов переключался на передачу и продолжал говорить размеренно и спокойно, тщательно следя за речью и избегая употреблять имена собственные и географические названия, пока совершенно сбитый с толку Степанов не заорал в наушниках:

— Да не темни ты, перестраховщик……..! Говори русским языком, что у тебя стряслось? Ты не пьяный, часом, Зыбунов?..

В ответной реплике Зыбунов заметил, что корреспондент нарушает правила радиообмена и что разговоры могут быть подслушаны зарубежными службами радиоперехвата.

— Какой еще корреспондент? Что ты мелешь?! Ты скажи напрямую, в чем дело? Прием!

— Нужен врач или хотя бы фельдшер… Привезите из колхоза.

— Я не знаю, доберусь ли до тебя, а уж до колхоза в такой пурген точно не добраться.

— Ну, хоть вы приезжайте, — упавшим голосом попросил Зыбунов.

— Годится! Сейчас выезжаем. Через озеро, напрямки, пожалуй, заплутаем, значит, двинем вкруговую, вдоль берега. Дольше, но вернее. Ты слышишь? Часа через четыре жди! Конец связи.

Зыбунов снял наушники, выключил передатчик и закурил. Валя уже немного свыклась с болью, и теперь только самые сильные приступы заставляли ее стонать, виновато закрывая глаза.

Вездеход пробился сквозь пургу на исходе ночи. Первым в избушку ввалился Михаил:

— Что с ней?

Зыбунов устало и растерянно развел руками — кабы знать…

Сбросив у порога полушубок, Михаил швырнул шапку в угол, на нары, и подошел к радистке, озабоченно подул на руки.

— Валя, ты меня слышишь? Что у тебя болит?

— Живот… — простонала радистка и страдальчески поморщилась.

— Давно?

— Так ведь… вчера схватило, — ответил за Валю Зыбунов.

На секунду задумавшись, Михаил резким движением откинул оленьи шкуры, мягко рухнувшие на пол. Обна жились посиневшие руки радистки, прижимавшие к животу уродливую красную грелку. Так же решительно Михаил распахнул полы халата, положил руку на низ живота радистки. Зыбунова всего перекосило при таком обращении с его невестой, однако он смолчал.

— Тут болит? — спросил Михаил и мягко надавил на живот.

— Везде болит… У Вали судорожно дернулась щека, лицо покрылось испариной.

— А так?.. — Михаил еще сильнее прижал ладонь. Радистка застонала сквозь стиснутые зубы.

— А так? — спросил Михаил, неожиданно резко убирая руку.

— Ой, ой, мамочка! — вскрикнула Валя. Михаил прикрыл ее шкурами и подошел к столу. Степанов поднял стеснительно опущенную голову, спросил:

— Ну?

— У меня два года назад вырезали аппендицит, — задумчиво произнес Михаил. — Это вроде похоже… Я сейчас припоминаю, что со мной в больнице делали. Первым делом — грелку к черту! Помнится, мне клали на брюхо пузырь со льдом… Ну-ка, Валера, сбегай на улицу, набей снегом какую-нибудь посудину!