В пучине Русской Смуты. Невыученные уроки истории - [35]

.

Впрочем, будет явным преувеличением считать, что Грозный и его советники целиком переносили чужой опыт на свою почву и что ничего схожего в практике российского государственного управления не встречается. Г. В. Вернадский отмечает, что в первой половине XV века московская администрация представляла собой соединение двух различных систем, базировавшихся на разных принципах: «Одну из двух ветвей можно называть государственным управлением в прямом смысле этого термина; другую — „манориальным“ или „дворцовым“ управлением. К государственному управлению относились сбор налогов, система призыва на военную службу и судопроизводство. Дворцовая администрация отвечала за содержание войск великокняжеской гвардии, управляла владениями великого ккязя… Когда власть великого князя московского распространилась на всю Великороссию… две системы — государственная и дворцовая — не слились, однако, а продолжали существовать. Каждая имела собственные органы и чиновников»^{45}. Так что Иоанн не выдумаывал ничего принципиально нового; он довел разделение на «государское» и «земское» до конечного предела. «Государское» окончательно приобрело характер удельного, личного, существующего «опричь» (кроме), помимо национального. Разделилось и население страны. Как пишет Генрих Штаден: «Опричные — это были люди великого князя, земские же — весь остальной народ»^{46}.

По указу самого Иоанна, земская «государственная» Дума отныне ведала «воинство и суд», в то время как манориальные опричные органы опекали царскую гвардию и государев двор. Правда, в отличие от прежних времен манориальные органы наравне с земскими озаботились и сбором податей и прочими государственными задачами, что обусловлено значительным размером опричных земель и ростом царских расходов. Земли эти, что важно отметить, не представляли собой компактной территории, а были разбросаны во всей стране. Иногда даже отдельные города (например, Новгород) делились на две части, поэтому Московское государство и опричный удел, «хассе» царя Иоанна скорее не соседствовали друг с другом, а сосуществовали параллельно.

Но Грозный, вполне вероятно, позаимствовал у османов еще одно «ноу-хау». В1347 году султан Орхан повелел, чтобы христианских мальчиков 7–12 лет отрывали от родной среды, обращали в ислам и отправляли на воспитание в мусульманские семьи. Затем их обучали в специальной школе при султанском дворе и формировали из них отряды войск, получавших жалованье от султанов. Так появились янычары — от слова «еничери» — новые молодцы, новое войско. Если в середине XV века янычарский корпус насчитывал всего 3–5 тыс. человек, то при современнике Грозного Сулеймане он вырос до 12–14 тысяч; к концу XVI века численность «нового войска» увеличилась до 50 тысяч. Янычарский корпус был и военно-религиозным орденом, и гвардией султана, и его личной охраной. Янычары считались рабами султана, не имели права обзавестись семьей. Султан кормит, одевает и вооружает янычара, платит ему жалованье, делает подарки. Сам корпус по-турецки — оджак, или очаг. Как и в русском языке, слово «очаг» обозначало не только устройство для поддержания огня, но и средоточие близких, «дом», «семью» — этот смысл, несомненно, вкладывался и в название янычарского войска^{47}.

Устройство янычарского корпуса, похоже, подсказало Грозному, как он будет создавать своих новых людей, безропотных и беспамятных слуг — «чад Авраамовых». Османы воевали с христианами, Иоанн Васильевич собирался воевать с русскими. Теперь он знал, откуда же он возьмет войско для этой войны. Опричник изымался из взрастившей его среды, включался в новую искусственную структуру, враждебную как государству (земству), так и обществу (миру). В Александровской Слободе Иоанн устроил пародию на монастырь, в котором сам царь был «игуменом», «келарем». Опричные «иноки» носили монашеские рясы, под которыми скрывались богатые одежды. Под личиной травестии скрывался вполне конкретный смысл. Монахи, коим уподоблялись опричники, с православной точки зрения — непогребенные мертвецы, люди, отрекшиеся от «мира сего». В опричном варианте «монахи» Грозного отрекались от мира, под которым подразумевался весь народ православный, отрекались от своей Родины и соотечественников. Как заметил А. М. Панченко, каждый опричник не сомневался в том, что он погубил свою душу^{48}. Полностью подчинившись царю земному, он уже не опасался Высшего суда. Для него оставался один путь — разрушение существующего миропорядка. Опричнина вносила соблазн и смуту в душу отдельного человека и народа в целом. Иностранцы, наблюдавшие нововведения Грозного, замечали: «Если бы сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее»^{49}.

Служители тьмы кромешной

Кажется, Грозный шел к опричнине все свое царствование, как знаменитый писатель всю свою жизнь идет к самому главному своему произведению. Еще в юные лета Иоанн обнаруживал весьма странные пристрастия. В военном лагере под Коломной летом 1546 года он развлекался игрой в «покойника». Затея эта представляла собой пародию на обряд церковных похорон — устанавливался гроб с покойником и проходило отпевание, состоящее из самой отборной брани. Переход от поминовения усопших к надругательству над обрядом характерен для языческих ристалищ. Как констатировали в 1551 году составители Стоглава, «в троицкую субботу по селом и по погостом сходятся мужи и жены на жальниках (поминках. —