В прошедшем времени - [21]

Я захлопнул книгу и лег. За окном шумел дождь. Сон сморил меня сразу, все-таки я очень вымотался.

Под утро мне приснилось, что мы с Кузьмичом оперируем больного вдвоем, в нашей приемной. Ему будто бы нужно обязательно сделать резекцию желудка по Бильрот-два, и нельзя везти в город. И вот мы стоим, дали наркоз (какой?! чем?! кто дал?!), я делаю разрез, и в ране показывается какой-то гладкомышечный орган. «Ну и что это ‒ желудок?» ‒ вдруг неожиданно строго спрашивает Кузьмич, и я с ужасом понимаю, что понятия не имею. Я мнусь, тяну время, и Кузьмич вдруг очень строго переспрашивает: «Как это – вы не знаете? Разве вы не учили? Вы вообще учились в медицинском?» Он рассержено качает головой − совсем как наш преподаватель по госпитальной терапии. Я не могу понять, с чего такой тон, и хочу сказать ему, что не только учился, но и получил диплом, поэтому подозревать меня в незнании анатомии глупо. Просто я сам оперирую в первый раз, и лучше бы он помог, чем устраивать проверки, мне и без того страшно. Но почему-то сказать я ничего не могу, язык прилип к нёбу, и Кузьмич все качает и качает головой, а потом еще и начинает стучать кулаком по столу с инструментами. Я хочу сбегать за атласом (из операционной!), чтобы посмотреть, что за орган это может быть, но не могу двинуться с места, а Кузьмич стучит все сильнее, от его стука подпрыгивает стол, пол дрожит под моими ногами…

Я проснулся в холодном поту, со справочником в руках − так и уснул с ним в обнимку. Во входную дверь уже не просто стучали – ломились. Я влез в штаны и рубашку, накинул куртку и помчался открывать, застегиваясь на ходу, а в голове успело промелькнуть: «Господи, хоть бы не осложненные роды!». Нормальные роды меня, к счастью, не касались – их принимала акушерка.

– Поехали, доктор, − тихо сказал коренастый мужик в армейском кителе без нашивок. Было в его голосе что-то такое, отчего меня прошиб холодный пот, и я без дальнейших расспросов вылетел из дома.

У ворот переминалась с ноги на ногу щуплая гнедая лошадка, запряженная в телегу. Некстати разбуженная среди ночи, она пряла ушами, фыркала, не желая стоять на месте. Мужик в кителе вскочил на козлы и принялся изъясняться с лошадью оригинальным способом, широко применяя ненормативную лексику. Я прыгнул в телегу и оказался рядом с Кузьмичом.

Светало на глазах. По тряской дороге нас повезли в сторону колхозного поля. В кустах еще лежали клочья тумана, тянуло холодом и влажной землей. И что им всем не спится этим чудным прохладным летним утром? Я вдруг сообразил, что впопыхах не захватил стетоскопа…

– Мужика трактор переехал, − вдруг спокойно сообщил мне Кузьмич. − В поле уснул, в борозде. А сменщик пришел, трактор завел, да и проехал по нему. Ноги, говорят, переломал.

Я икнул и перестал дышать на время, но потом вспомнил, что надо, и снова начал. Пусть это будет сон, подумал я. Второй кошмар за ночь. Надо будет завтра взять в больнице Михеевской микстуры.

Вот сейчас, сейчас я проснусь в своей кровати… На повороте хорошенько тряхнуло, и я с тоской понял, что это все наяву.

– Носилки мы взяли, − продолжал Кузьмич. – И сумка у меня с собой, я ее сам собирал на такой случай. Там все, что нужно – и перевязочный, и жгуты, и противостолбнячная со шприцами.

– И часто у вас тут такое? – осипшим голосом спросил я.

– Бывало… − коротко ответил Кузьмич.

Они оба были так спокойны, что мне даже стало стыдно – развел панику, а еще доктор. Что я, в самом деле, – травм не видел? Как-нибудь разберусь…

Лишь потом, гораздо позже я понял, что их спокойствие и хладнокровие объяснялось не только деревенским опытом. Я периодически забывал, в каком я году, и иногда не замечал очевидного. Обоим было, по-моему, за пятьдесят, а здесь это означало, что они, вероятнее всего, воевали.

Тем временем дорога кончилась. Мы остановились у самого поля, метрах в пятидесяти виднелся трактор.

– Дальше не проедем, − сказал мужик на козлах и соскочил на землю. Кузьмич подал ему носилки, затем быстро и аккуратно выбрался из телеги.

И тут мне в голову вдруг шарахнул адреналин, и я понял, что надо спешить. Я занес ногу над бортом телеги и оттолкнулся другой, чтобы, как в боевиках, лихо выпрыгнуть прямо в гущу событий… К несчастью, именно в этот момент лошадь решила переступить, телега покачнулась, и я рухнул наземь на четвереньки у самого колеса. Мужики кинулись ко мне, но я уже вскочил на ноги и дал им понять, что я в порядке. Мы схватили носилки и сумку и ринулись через поле к месту происшествия.

Я ни черта не был в порядке на самом деле, при падении я здорово расшиб себе колено, и оно ныло и стреляло при каждом шаге, но все это сразу перестало иметь значение, как только я увидел пострадавшего.       Он так и остался лежать в борозде, среди окровавленных комьев глины и торчащих корней. Поперек тянулся след трактора. Кости голеней, судя по всему, превратились в осколки, штаны и траншея были залиты кровью. Сам мужик был бледен как смерть, на вопросы отвечал вяло и заторможенно, а рядом с ним сидел его злосчастный сменщик и непрерывно курил одну самокрутку за другой. Руки у него тряслись, в бледности он не слишком уступал нашему пациенту.