В прошедшем времени - [18]

Положение спас Кузьмич. Он спросил, написал ли я требования в аптеку, и вызвался сходить проверить, все ли документы у шофера. Необходимости в этом не было, шофер вышел от нас со всеми требованиями минут двадцать назад, и я сам лично все ему отдал. Но жизненный опыт Кузьмича иной раз был куда полезнее, чем все мои теоретические знания. Мужик вдруг прекратил орать, сквозь зубы процедил: «Где там ваша машина? Поеду! Присылают неучей…» и ушел с Кузьмичом, хлопнув дверью и не попрощавшись. Вскоре фельдшер вернулся, хитро улыбаясь.

– Отправил, − успокоил он меня. – Пусть едет. Еще спасибо потом скажет, − в последнем я сильно сомневался, но успокоился. Главное, что мы отправили больного и ему будет оказана помощь. Да и не силен я был в панарициях. Пару раз видел, но сам еще ни разу не вскрывал.

То был поистине хирургический день. Следом влетела женщина с мальчиком лет семи-восьми. Она была очень испугана, пшеничные волосы рассыпались по плечам из-под сбившегося платка, а глаза горели первобытным, животным страхом. Было отчего. Левая голень у мальчишки была наспех перемотана рваной тряпкой, определить первозданный цвет которой уже было невозможно. Самодельная повязка щедро промокала, кровь стекала в башмак, и парень оставлял за собой широкий красно-бурый след. Очередь в ужасе притихла, и я расслышал в тишине слова «хорошо, хоть доктор на месте». Слово «доктор» было произнесено с большой буквы и с непривычным уважением. Это прозвучало так успокаивающе, что я сам чуть было не успокоился вместе со всеми, но вовремя вспомнил, что этот доктор – я…

Посмотрев на рану, я понял две вещи: первая – рану было необходимо зашивать, вторая – шить придется мне. Нижняя треть голени была продольно рассечена с внутренней стороны, змеистые края раны побелели, кровь набухала крупными темно-красными каплями и скатывалась книзу. Нога была грязной, как и весь мальчишка ‒ от корней волос до кончиков ногтей здоровой ноги.

Я сразу вспомнил слова моего учителя, хирурга из травмпункта, о том, что все травмы в быту почему-то наносятся нестерильными предметами…

Надо узнать, есть ли у нас противостолбнячная сыворотка и готовить шовный материал. Не везти же его, в самом деле, девяносто километров по мокрой сельской дороге…

Я посмотрел на Кузьмича, и он незаметно кивнул.

Я подошел к шкафу, где хранились инструменты и шовный материал, распахнул стеклянную дверцу и застыл в растерянности. Перед моим лицом стоял ровный ряд стеклянных банок, в которых (видимо, в спирту) плавало нечто, очень похожее на предметные стекла, обмотанные белыми нитками. Нитки были разной толщины – потолще и потоньше − и подозрительно напоминали обыкновенные швейные, которыми штопают, обметывают, или как там это у портных называется.

Нет, я читал, что, например, спецназовцы в полевых условиях способны изготовить шовный материал из подручных средств и зашить рану себе или товарищу. Но чтобы вот так – в мирное время − наложить ребенку швы из катушечных ниток…

А что, собственно, здесь особенного, вдруг подумал я. Они ведь простерилизованы. Не я, так кто-нибудь другой все равно наложил бы ими шов. Так пусть уж лучше я – я хотя бы умею.

Тем временем в умывальник налили горячей воды, и я приступил к процедуре. Мне предстояло легендарное мытье рук, которое испортило кожу не одному поколению хирургов, но все они почему-то вспоминали о нем с ностальгией. В мое время процедура была значительно упрощена, в нее добавили современные дезрастворы, что позволило сильно сократить время обработки, а главное, − стерильные перчатки, без которых нам вообще запрещалось подходить к больному.

В моем же распоряжении здесь были только перчатки нестерильные, причем гигантского размера, и делать в них какие-либо тонкие манипуляции представлялось совершенно нереальным. Меня от возможной передачи инфекции они еще защитить могли, больного – увы, нет. «На больного», таким образом, предстояло идти «с голыми руками», и значит, перед тем, как начать осмотр раны, мне предстояло десять минут мыть руки с хозяйственным мылом над ущербным тазиком, скрести их щеткой, потом вымочить в нашатырном спирте, а затем еще и обработать йодом.

Впрочем, здесь инфекций, передающихся через кровь, еще не боялись, главным образом потому, что ничего не знали про них. Ладно, подумал я. ВИЧ в СССР нет, гепатиты, надеюсь, еще не так распространены, как в будущем, а против сифилиса уже есть пенициллин. Авось, выживу. Если, конечно, от рук что-нибудь останется.

И я приступил к обработке, подавив внезапное желание хлопнуть граммов тридцать спирта, для храбрости. А Кузьмич уже кипятил шприцы в огромном железном стерилизаторе. Я спросил его, что у нас есть обезболивающего, и он удивленно поглядел на меня. «Да уж новокаин-то есть, поди что», − сказал он, разворачивая укладку с инструментами и накрывая мне стол. Решил, видимо, что я или шучу, или забыл, что здесь ничего и не может быть, кроме новокаина.

С новокаином я раньше дело имел. Знал, что это не самый сильный анестетик, но, в принципе, вполне работающий. Шить мне тоже было не впервой. Но вот детей я не лечил никогда.