В присутствии Бога. Беседы о Ветхом Завете - [39]

Сон — это прекращение молитвенной деятельности. Ну, как можно молиться во сне? Однако это только кажется невозможным: существуют такие духовные состояния, когда человек спит, а в это время сердце продолжает свою разумную, сознательную жизнь. Вот этот стих, собственно, и вдохновлял многих подвижников, аскетов, монахов (и не только монахов, впрочем, и мирян тоже) на то, что бы не прекращать свою разумную сердечную деятельность во время сна, чтобы сон не мешал молиться. В идеале, если нормой жизни считать молитву, то нужно делать всё так, чтобы ничего не мешало, не препятствовало молитве. Святой Силуан Афонский на вопрос, сколько нужно есть, отвечал, что есть нужно столько, чтобы после еды хотелось молиться. Это очень важный критерий. Люди очень часто думают о посте, о молитве в категориях временных и пространственных. О еде думают в категориях черпака и кастрюли, а о молитве — в категориях прочитанного текста — сколько прочитал. Это неправильно, потому что это всё совсем не так, и есть нужно столько, чтобы после еды хотелось молиться. «А можно я закурю?» — спрашивал у Силуана Афонского один барин, а он отвечал: «Помолись прежде», — а барин: «Как-то неудобно молиться перед курением трубки». Но раз есть что-нибудь, перед чем неудобно помолиться, то этого делать не стоит. Молитва — это критерий жизни. В идеале, конечно. Мы сейчас говорим об этом, отдавая себе ясный отчёт, что мы живём во времена, более, чем любые другие, противоположные молитве. Митрополит Антоний (Блум) даже книжку свою так назвал — «Может ли ещё молиться современный человек». Так вот, если говорить об идеале, то ничто не должно мешать молитве, в том числе и сон.

Во время сна человек продолжает сердечное разумное бодрствование: тело его отдыхает, а мысль продолжает двигаться к Богу, и сердце его тоже находится на страже. Этот опыт описывается в Песни Песней: человек ждёт, ждёт посещения. Образ спящего, но одновременно бодрствующего человека есть и в псалмах. Там описываются некие сильные воины, которые накажут князей земли. Они спят на ложах своих, и оружие обоюдоострое в руках их, и возношение Божие в гортани их — они спят вооружённые и молятся (см. Пс. 149).

«Я сплю, а сердце моё бодрствует...» И вот, наконец, наступает то, ради чего совершается это бодрствование. «Вот, голос моего возлюбленного, который стучится: «Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! потому что голова моя покрыта росою, кудри мои — ночною влагою», — это стучится к возлюбленной жених, душа дождалась посещения. Она медлит. Человек во время благодатных явлений находится всегда в состоянии некоего раздвоения. И это очень важно — то, что Бог, приходя к человеку, никогда не насилует его свободу. Вот когда злой дух является к человеку, человек или приходит в оцепенение от ужаса, или весь смущается, происходит буря внутри, и свобода его в это время как бы выключена на время, он находится в изрядной растерянности. Когда Дух Божий действует на человека, Он чрезвычайно осторожно обращается с его свободой. Он не насилует, не ошеломляет человека, а ждёт и зовёт его. Когда Деве Марии явился Архангел Гавриил, то он дал Ей время подумать. Сказав: «Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою», — дождался, пока Она переждёт смущение, потому что Она боялась в Себе и говорила: «Что бы значило это посещение?». Он повёл с Ней разговор очень кротко: «Не бойся, Мария, Ты обрела благодать у Бога», — и дальше; этот разговор вы можете найти в Евангелии от Луки. Господь говорит человеку — человек смущается: «Мне ли это? Что это за голос? Ты ли пришёл, или это обманщик смущает мою душу?». Наступает некая пауза, во время которой человек ищет себе оправданий: «Я скинула хитон мой; как же мне опять надевать его? Я вымыла ноги мои; как же мне марать их?».

Дальше происходит драматическое событие. Описывается, что возлюбленный стремится к любимой, он хочет преодолеть ту перегородку, которая отделяет его. Перегородка отделяет нас; описывается в Библии некое отверстие, позволяющее просунуть руку и открыть дверь изнутри. То есть — между ними двери, между ними стена. А вообще-то нас от Бога отделяет плоть — этот плотный, густой мир, который непроницаем нашими глазами, который как-то ощущаем нашим сердцем.

Эту перегородку преодолевает сердечное чувство, но и то — очень слабо, очень, очень слабо. Глаза же наши вообще слепы. Иногда, когда Бог входит в нашу жизнь, мы ощущаем это вторжение, нам бывает страшно. Страшно и волнительно — такая смесь самых разных чувств, которые здесь и описываются. Лучшим подобием этих чувств являются чувства влюблённых людей, которым одновременно и страшно, и томно, и боязно, и они стремятся друг к другу, и томит их смесь непонятных желаний — вся эта любовная кутерьма. Почему Песнь Песней и построена на материале любовных взаимоотношений? Потому что это — наибольшее подобие таинственных отношений между Господом и человеком.

Душа чувствует, что Он стремится к ней, и пытается открыть двери, разделяющие Его и её, но дальше происходит нечто удивительное: «Отперла я возлюбленному моему, а возлюбленный мой повернулся и ушёл». В отношениях Бога и человека есть такой момент, как богооставленность. Человек, с одной стороны, ищет Бога; с другой стороны, Бог постоянно ищет человека. С тех пор, как в раю раздался голос Господа: «Адам, где ты?» (а Адам в это время почувствовал себя нагим и сидел в кустах, говорил: «Я наг и спрятался»), — с тех пор Бог постоянно взывает к человеку: «Адам, где ты?». Человек заблудился, запутался, постоянно ищет Бога и спрашивает: «Ты есть? Если есть, то где Ты? Если Ты есть, Ты где-то есть, то почему всё так, а не иначе?». Происходит такое переаукивание, такая перекличка — как заблудившийся в лесу кричит «ау», желая услыхать в ответ вместо эха на своё «ау» какой-то внятный голос того, кто его найдёт. И вот, вроде бы встреча уже видна, скоро встреча совершится, и в это время опять разрыв: «Я открыла двери, а возлюбленный повернулся и ушёл». Господь воспитывает душу, и не сразу дарит Себя ей.