В приисковой глуши - [5]

— Я приготовлю вам несколько прописей для начала.

И продолжал писать несколько начатых им примеров для малютки Джонни Фильджи.

— Премного вам благодарен, м-р Форд, — сказал дядя Бен чуть слышно, — и если бы вы были так добры назначить плату…

М-р Форд быстро повернулся и протянул руку собеседнику, так что тот вынужден был вынуть свою из кармана, чтобы пожать ее.

— Милости просим, приходите, когда хотите; но я могу дозволить это только даром, и вы мне лучше и не говорите о том, что намерены вознаградить Руперта.

Он потряс руку смущенного дяди Бена и, сказав, что оставит его теперь на некоторое время одного, взял шляпу и направился к двери.

— Так вы думаете, что мне лучше выкинуть за борт Добелля и компанию, — медленно проговорил дядя Бен, глядя на приготовленную для него пропись.

— Без сомнения, — отвечал учитель с полной серьезностью.

— И начать сначала как малый ребенок?

— Как малый ребенок, — подтвердил учитель, выходя из-под крыльца.

Несколько минут позже, докурив сигару на площадке, он заглянул в окно школы. Дядя Бен, сняв сюртук и жилет и засучив рукава рубашки на мощных руках, очевидно, отбросил Добелля с товарищами и, согнувшись в три погибели, с вспотевшим лбом, склонил смущенное лицо над конторкой учителя, стараясь выводить буквы, вкривь и вкось, действительно как малый ребенок.

II.

Пока дети медленно рассаживались по своим местам на следующее утро, учитель ловил удобную минутку переговорить с Рупертом. Этот красивый, но не особенно любезный юноша был по обыкновению окружен толпой женских поклонниц, к которым, надо прибавить, он питал невыразимое презрение.

Возможно, что это здоровое направление ума привлекало к нему учителя, а потому он не без удовольствия слушал обрывки его презрительных замечаний своим поклонницам.

— Ну! — обращаясь к Клоринде Джонс, — пожалуйста не сопите! А вы — повернувшись к Октавии Ден, — не дышите над моей головой. Если я что ненавижу, так это когда девчонки на меня дышат. Да, да! Вы дышали мне в затылок. Я это чувствовал. И вы также… вечно сопите… О! да! вам хочется знать, для чего я принес другую пропись и другую арифметику, мисс любопытная! Ну, что дадите, если я скажу? Хотите знать, хорошенькая ли она, — (с невыразимым презрением напирая на эпитет хорошенькая!) — Нет, она не хорошенькая. У девчонок вечно на уме хорошенькое, да любопытное. Ну, брысь! Отстаньте! Разве вы не видите, что учитель на вас смотрит, стыдитесь!

Он поймал выразительный взгляд учителя и подошел к нему, слегка смутясь, с краской досады на красивом лице и с взъерошенными каштановыми кудрями. Одна кудерька в особенности, которую Октавия украдкой обвила вокруг своего пальца, торчала точно петуший гребень на его голове.

— Я говорил дяде Бену, что вы можете заниматься с ним здесь по окончании класса, сказал учитель, отводя его в сторону. Поэтому вы можете отложить ваше письменное упражнение и сделать его сегодня после полудня.

Темные глаза мальчика заискрились.

— И если вам все равно, сэр, — прибавил он внушительно, — то скажите ученикам, что я наказан.

— Я боюсь, что это не годится, — сказал учитель, которому это показалось очень забавным. — Но зачем вам это?

Руперт сильнее покраснел.

— Чтобы удержать этих проклятых девчонок; чтобы они не гонялись за мной и не прибежали сюда.

— Я постараюсь это как-нибудь устроить, — сказал учитель, улыбаясь и минуту спустя прибавил серьезнее: — Полагаю, что ваш отец знает, что вам будут платить деньги? И он не против этого?

— Он? О, нет! — отвечал Руперт с удивленным взглядом и тем же покровительственным тоном, с каким он говорил обыкновенно с младшим братом. — Вам нечего о нем беспокоиться.

В сущности Фильджи-отец, года два тому назад овдовевший, молча передал главенство в семье своему сыну Руперту. Припомнив это, учитель только сказал: «Очень хорошо», и отпустил ученика на место и выбросил из головы и самый предмет беседы.

Оглядев скамейки, учитель только что собирался было позвонить в колокольчик, в знак того, что класс начинается, как послышались легкие шаги по песку, шелест платья, похожий на трепетание крыльев птицы, и в школу легким шагом вошла молодая девушка.

Круглые, нежные, свежие щечки и подбородок, тонкая шейка показывали, что ей лет пятнадцать, не более; но полная, совершенно развитая фигура и длинное, модное платье говорили, что она уже больше не девочка. В манере держать себя она соединяла наивность девочки и апломб женщины, Сделав книксен учителю — единственный намек на то, что она такая же ученица, как и остальные — она уселась на одной из больших скамеек, расправила складки своего нарядного кисейного платья с голубыми бантами и, опершись локтем на пюпитр, принялась снимать перчатки.

То была Кресси Мак-Кинстри.

Раздосадованный и расстроенный бесцеремонным появлением девушки, учитель холодно отвечал на ее поклон и сделал вид, что игнорирует ее нарядную персону. Положение было затруднительное… Он не мог отказаться принять ее в школу, так как ее не сопровождал больше поклонник; не мог и прикидываться, что ничего не знает о расстроившемся сватовстве. Что касается того, чтобы заметить о неприличии ее костюма, то это было бы новым вмешательством, которого он знал, что в Инджиан-Спринге не потерпят. Он должен был принять такое объяснение, какое она согласится ему дать. Он позвонил в колокольчик больше затем, чтобы отвлечь любопытство детей, возбужденное до последней степени.