В приисковой глуши - [40]

Мысленно не считая обязательным для себя такое обещание и дивясь тому, что она, по видимому, уклоняется от всяких объяснений, он невольно сказал, беря ее за руку:

— Ты не сомневаешься во мне, Кресси? Ты не переменилась ко мне от всех этих подлых сплетен?

Она рассеянно взглянула на него.

— Ты думаешь, значит, что это может изменить чьи-нибудь чувства?

— Только не того, кто искренно любит… — пробормотал он.

— Ну, не будем больше говорить об этом, — проговорила она, внезапно приподнимая руки и закидывая их за голову, с усталым жестом и затем снова роняя их. — У меня голова трещит от всего этого; папа, мама и все другие так надоели мне.

Она отвернулась и пошла тихо после того, как Форд холодно выпустил ее руку из своих. Пройдя несколько шагов, она вдруг опять подбежала к нему, обняла его, крепко поцеловала и убежала.

Учитель простоял несколько секунд раздосадованный и удивленный; но верный своему характеру, он не обратил внимания на то, что она ему сказала, а стал воображать, что должно было произойти между нею и матерью. Она естественно ревнует к письмам — это он мог легко ей простить; ее без сомнения пилили ими, но он легко может оправдаться перед ее родителями и перед ней самой. Но он не такой же безумец, чтобы убежать с нею в такой момент, не очистив себя от подозрений и не изучив ее поближе. И с свойственным ему эгоизмом он поставил ее на одну доску с своей корреспонденткой и нашел, что они обе обидели его.

Придя в школу, он осмотрел конторку и был поражен тем, как искусно починен замок и скрыты все следы взлома. Это поколебало его предположение, что Сет Девис совершил взлом; механическое искусство и сообразительность не входили в число качеств этого остолопа. Но он еще более удивился, когда, отодвинув свой стул, нашел под ним небольшой мешочек для табаку из гуттаперчи. Учитель немедленно узнал его: он сто раз видел его раньше. Мешочек принадлежал дяде Бену. Брови его сдвинулись при мысли, что дядя Бен виновник взлома, и его вчерашняя простота и наивность были деланные. Убийственное сознание, что его опять обманули — но зачем и с какой целью, он и думать не смел — совсем расстроило его. Кому теперь из этих жалких созданий он может верить? По манере высших существ, он принимал уважение и любовь тех, кого считал ниже себя, как естественную дань своему превосходству; поэтому всякая перемена в их чувствах должна означать или лицемерие или предательство; ему не приходило в голову, что сам он мог упасть в их мнении. Приход детей и занятия с ними на некоторое время отвлекли его внимание. К тому времени, как класс был кончен, он совсем позабыл о предостережении Кресси, а когда вспомнил о нем, то нарочно пренебрег им, под влиянием новых чувств, с какими стал относиться к ней и к остальным друзьям. Он оставался в школе довольно долго, как вдруг услышал стук лошадиных копыт. В следующий момент школьный дом был окружен двенадцатью всадниками.

Он выглянул в окно; половина всадников сошли с коней и вошли в комнату. Остальные оставались на дворе, и в окна виднелись их неподвижные фигуры. Каждый держал ружье перед собой на седле; у каждого на лице была маска из черной клеенки.

Хотя учитель инстинктивно почувствовал, что ему угрожает какая-то серьезная опасность, он не испугался оружия и масок таинственных пришельцев.

Напротив, несообразность и театральность обстановки заставили его улыбнуться с презрением. Бесстрашие неведения часто бывает неотразимее самого отчаянного мужества, и пришельцы были сначала смущены, а затем, понятно, рассержены. Одна длинная и худая фигура на правой стороне шагнула было вперед в бессильной ярости, но ее удержал предводитель партии.

— Если он так спокойно к этому относится, то на здоровье, — проговорил голос, в котором учитель тотчас признал Джима Гаррисона, — хотя вообще люди не находят этого забавным.

И обращаясь к учителю, прибавил:

— М-р Форд, если так вас зовут, нам нужен человек вашего роста.

Форд знал, что он в опасности. Он знал, что физически безоружен и в руках двенадцати вооруженных и отчаянных людей. Но он сохранял необыкновенную ясность мысли и смелость, происходившие от бесконечного презрения к своим противникам, и женскую язвительность речи. Голосом, удивившим даже его самого презрительной ясностью, он сказал:

— Меня зовут Форд, но я могу только предположить, что вас зовут Гаррисон; но, может быть, вы будете так честны, что снимете эту тряпку с своего лица и покажете его мне, как мужчина.

Человек со смехом снял маску.

— Благодарю вас, — сказал Форд, — а теперь вы мне скажете, быть может, кто из вас ворвался в школьный дом, сломал замок от моей конторки и украл мои бумаги. Если он здесь, то я желаю ему сказать, что он поступил не только как вор, но как собака и подлец, потому что письма эти от женщины, которой он не знает и не имеет права знать.

Если он надеялся завести личную ссору и помериться силами с одним противником, то был разочарован, потому что хотя его неожиданное поведение и произвело некоторый эффект на группу и даже привлекло внимание людей, стоявших у окон, Гаррисон решительно подошел к нему.