В постели с врагом - [7]

— Вам ведь не понравилась эта картина, верно? Позвольте мне. — Она стала осторожно снимать оберточную бумагу. Их руки встретились, когда они одновременно стали развязывать бечевку, и было странно, как бумага не загорелась от искр, пробежавших между их пальцами.

Обри развернула картину и поставила ее на пол, оперев на стул. Потом отступила на шаг.

— Что вы видите? — спросила она.

— Белый цветок с красной сердцевиной среди зеленых стеблей.

Обри подошла к нему ближе. Их плечи соприкоснулись.

— Посмотрите на стебли. Что вы видите?

Фиалковые глаза. Блестящие каштановые волосы. Нежную кожу цвета слоновой кости. Ее запах сводил его с ума. Роза? Гардения? Что-то легкое и цветочное, напоминающее о жарких летних вечерах. Но он сказал только:

— Они вьются. Эти стебли вьются.

— Они вам ничего не напоминают?

— Да. Они напоминают… растения, — сказал он неуверенно.

Она протянула руку и провела кончиком пальца вдоль самого толстого стебля.

— Посмотрите.

Лайам чувствовал себя дураком. Непривычное чувство. И тут он увидел. Это было настолько очевидно, что он не понимал, как не уловил этого раньше.

— Это же тело женщины.

Листья и стебли переплетались, сливаясь в фигуру женщины. Проклятье, почему же он сразу этого не заметил?

Потому что любой мужчина увидел бы здесь всего лишь сплетение стеблей — если в эту минуту он не думает о сексе.

— Верно. — Она нежно улыбнулась, глядя на картину. — А теперь посмотрите еще раз. Посмотрите на росу по краям лепестка, на эти листья вокруг цветка.

Он понял. Его уши запылали.

— Бог ты мой, я купил своей матери порнографическую картину.

Обри засмеялась тихим низким смехом, который прокатился прямо по его позвоночнику.

— Нет, вы купили эротическую картину. В ней же нет ничего пошлого.

— Если здесь изображено то, что мне чудится, то я не могу подарить это родной матери.

— Джильда говорит о жизни, рождении, женственности, чувственности. Для непосвященного наблюдателя это только цветок, как вам и показалось сначала. Но для того, кто смотрит глубже, это — колыбель жизни.

— Но это же…

Она остановила его, дотронувшись до руки.

— Лайам, это прекрасно. И вашей матери очень понравится.

Она снова повернулась к картине. Лайам увидел на ее лице то же выражение, с каким она смотрела на него, прежде чем узнала его имя, — приоткрытые губы, пылающие щеки.

Лайам затряс головой. Нужно немедленно вызвать ей такси. Пока он еще в состоянии себя контролировать.

Он открыл рот и неожиданно для себя сказал:

— Могу я предложить вам бокал вина?

Обри заколебалась, кусая губы. Посмотрела на дверь, потом на него, очевидно тоже раздумывая, стоит ли оставаться.

— Это было бы неплохо.

Лайам помог ей снять жакет, и этот жест обычной вежливости был для него огромным испытанием. Словно завороженный, он смотрел, как одно, затем другое обнаженное плечо выскальзывает из-под плотной ткани. Она осталась в очень открытом топе на тонюсеньких бретельках, плотно облегавшем ее стройную фигуру.

Он еще в пабе подумал, что она безумно сексуальна. Ее интерпретация живописи подтверждала это. Обри Холт была, несомненно, самой сексуальной женщиной, с которой Лайам когда-либо сталкивался. Он никогда в жизни не испытывал столь сильного влечения.

Желание жгло его, не давало ему дышать. Не оборачиваясь, он бросил жакет на диван, обвил руками ее талию и притянул ее к себе. Обри вскрикнула, но он заглушил этот стон своими губами.

Ее губы сразу же раскрылись навстречу его настойчивому языку. Она обвила руками его шею и прижалась к нему еще крепче.

Когда он поцеловал ее, ему пришлось наклониться. Но теперь она приподнялась на цыпочки, потянувшись вверх за его губами. Он подхватил ее под ягодицы и приподнял еще выше, наслаждаясь стоном, который сорвался с ее губ.

Кожа. Он отвоевывал у одежды каждый сантиметр ее кожи. Руки двинулись вверх, увлекая за собой ткань юбки, пока наконец не добрались до полоски обнаженной кожи на талии и двинулись выше, вдоль позвоночника. Она дрожала и задыхалась в его руках. Он спрятал лицо в нежную ямку ключицы, смакуя вкус ее кожи, вдыхая опьяняющий запах.

Последняя мысль всплыла на поверхность этого тестостеронового наводнения. Это же Обри Холт. Дочь твоего врага. Лайам отодвинулся, тяжело дыша, и заглянул в потемневшие глаза Обри. От страсти, не от любви. То же самое Лайам мог бы сказать и о себе, но такой страсти он не испытывал прежде, такой мощной, такой опьяняющей. — Обри…

Он надеялся, что у нее хватит сил остановиться. Ему самому это не удастся. Ее влажные губы дрожали. Она моргнула, будто пытаясь прогнать наваждение, потом опустила голову и посмотрела на его руки, обвитые вокруг ее талии. Но вместо того чтобы стряхнуть их, она начала медленно вытаскивать полы его рубашки из брюк. Она неловко расстегивала рубашку, пуговку за пуговкой, и наконец положила обе ладони на обнаженную грудь. Он вырвал запонки из петель, не глядя швырнул их на стол, и вот уже рубашка соскользнула на пол. Ее пальцы сражались с пряжкой его ремня.

Лайам остановил ее, схватив за запястья и стянул с нее топ. Ему не терпелось попробовать на вкус ее маленькие груди с темными напряженными сосками. Обри подняла руки, будто собираясь прикрыть свою наготу, но он опередил ее, поймав острые холмики ладонями. Почувствовав, как затвердевшие соски уперлись в его ладони, он стал ласкать их круговыми движениями.