В полдень, на Белых прудах - [140]

На следующий вечер их в театр водили, в Большой. Красотища-то там какая, впрямь дворец сказочный, даже лучше! Ну и живут же люди, которые каждодневно бывают в том дворце!..

Потом они опять сидели в гостиничном кафе. Но разговор на тот раз у них шел о другом, о Москве, о том, какая она красивая, многоэтажная. «Нам бы в Кирпили хотя бы один такой высотный дом», — мечтательно проговорила Матрена. «Мы б тоже, наверное, не отказались, правда, Федя?» — поддержала ее Клавдия. Федор был в своем амплуа: «А как же куры? Куда бы вы дели их? Кроме того, вы, очевидно, забыли: они на высоте не несутся». Но женщины уже его не слушали. Матрена неожиданно вспомнила, что она в этом году в самом начале весны начала строить дом, пусть ее дом и не такой высокий, как эти, о которых они говорят, зато свой, она в нем что захочет, то и будет делать, может корову держать, кур, гусей и всякую другую живность, может продать или подарить кому-либо, хоть той же Светлане, дочери своей, — она хозяйка. «А комнат, комнат-то у тебя сколько?» — поинтересовалась Клавдия. «Две». — «Мало. У нас с Федором четыре. Две сами занимаем, одну матушка наша, свекровь, значит, моя, а еще одну дочка Маша». — «Я сама живу, потому мне и двух достаточно». — «А дети? Детей разве у тебя нет?» — «Есть, почему же. Двое их у меня, сын и дочь. Только они повырастали и поразъехались уже». — «А муж где?» — «Муж? — Матрена замерла на мгновение. — В колонии мой муж». — «В колонии?» — «Ну да, в колонии». Тут Клавдия переглянулась с Федором. «Ну что? Ну что? — шумнул вдруг тот на жену. — Ну в колонии человек, да и в колонии, люди по-разному туда попадают».

«По-разному, — кивнула, соглашаясь, Матрена и тут же поспешила объяснить: — Фомка мой из-за своей глупости туда угодил, людей пожалел, вернее детишек, а себя, выходит, нет». Федор после этого посмотрел укоризненно на жену: «Видишь! А ты…» «А чего, чего я? Я ничего, — оправдалась Клавдия. — Разве я что сказала…» «Лучше бы сказала… — Федор повернулся к Матрене: — Дом-то, землячка, небось, одной трудновато строить?» — «Трудновато. Но люди, спасибо им, помогают. Не знаю, как у вас в селе, а у нас обычай есть такой, хороший, по-моему, обычай: люди гурьбой собираются, лепят саман, кладут стены, мажут, в общем, строят все вместе дом, и деньги за это не берут, они знают: вечером после работы веселье будет, песни, танцы. Праздник этот у нас толокой зовется». «Раньше и мы так жили. А теперь нет, — Федор скривился, — теперь каждый по себе. Кто как может кирпич, лес достает, стены возводит, штукатурит, мажет, верх ставит, кто покупает в городе, районе, иные в колхозе выписывают, в общем, у кого как получится. Полегче, конечно, механизаторам, ибо у тех и зарплата повыше, и техника в их руках — председатель, коль тот к нему придет на поклон, ему не откажет, — на механизаторов у нас сейчас спрос большой. Но опять же всяк себе на уме, отдельно старается дом соорудить, без чьей-либо помощи, ясно, и сам на зов откликается неохотно. Плохо это, очень даже плохо, когда люди не дружат меж собой, живут как кошка с собакой. А есть, к сожалению, и такие, которые нашармачка хотят прожить. Воздвигнет человек домище из десяти-двенадцати комнат, обставит его красным деревом внутри, а потом такого же, как он, к себе в гости ведет: глянь, дескать, каковы у меня хоромы, правда, хороши! Гость кивает головой, соглашается, и ему невдомек, что человек этот, который ему свои хоромы показывает, не своими руками все это сделал, а чужими, можно сказать, за счет государства домище отгрохал. А может, и вдомек, кто его знает, может, тот гость и себе за счет государства такое же чудо воздвиг, поди разбери их! Вот какие теперь у нас дела, землячка». Клавдия сначала озирнулась по сторонам, потом возразила: «Федя, Федя, ну, что ты плетешь, чего ты наговариваешь лишнего, а? Ведь человек, слушая тебя, и вправду поверит, что у нас так». — «А ты молчи, Клавдия, потому что ты кроме кур и яиц своих ничего не видишь и не знаешь. Плотником, по-моему, я работаю, а не ты, в строительстве домов участвую тоже я, а не ты». Матрена вопросительно посмотрела на Федора: «И что, даже вина не нальют?» — «Почему же, нальют и с собой дадут, только беда — нести нечего». Федор хохотнул. «Ну, что ты, Федя, опять врешь, — Клавдия всерьез обеспокоилась, еще больше заоглядывалась по сторонам. — У тебя что, настроение нынче плохое, что ли? А ну, вспомни, как мы строились, как люди нам помогали!» — «Так это ж когда было? Сто лет назад, при царе Горохе!» «Болтун ты, Федя, — осудила мужа Клавдия. — А болтун, знаешь, находка для шпиона!» — «Значит, и я шпиен!» Федор и Клавдия рассмеялись, по всей видимости, у них подобные словесные перепалки не впервой. Глядя на них, на своих новых знакомых, рассмеялась и Матрена.

Когда они расставались, Федор заметил: «Ты, землячка, не стесняйся, коль наша помощь тебе понадобится, зови, прям сразу телеграмму и отбивай, мол, так и так, жду, и мы к тебе в мгновение ока примчимся, потому как мы люди не гордые».

Вспомнив сейчас о Федоре и Клавдии, Матрена вдруг подумала: а что, может, и в самом деле она отобьет им телеграмму и пускай они приедут? Может, есть в том резон: и лишние помощники у нее будут, и повод повидаться, обговорить, как они в Москве чудно время провели. Матрена так и решила: утром сбегает на почту и даст телеграмму Федору и Клавдии, мол, приезжайте в воскресенье на помощь.