В поисках света - [46]

Надо сказать, что это так подействовало на общественное мнение, что это стало первым серьезным наблюдением моим за жизнью социума. Ни на следующий день, никогда после, даже после того как я закончил школу, вечернюю уже, — ни один учитель, ни один школьник, даже одноклассник, ни разу, никаким образом не упоминал при мне это событие. И я тогда задумался: оказывается, можно совершить действие, которое будет как бы забыто, причем всеми. На следующий день я пришел к Ленке домой, и наша дружба продолжалась. И она ничего не сказала, самое интересное, об этом. Вот не было этого, не было. Вообще с цветами много интересных историй. Я был влюблен в одну девочку старше себя в драмкружке. Она так снисходительно ко мне относилась. А жила она в таком доме, что вот так дом, а вот так горка, т. е. с горки до ее окна было метров пять. Это уже была поздняя весна, тепло, и ночью мы вырезали пионы около Дома дружбы с зарубежными странами. Но мы все делали культурно — всегда у нас с собой были ножнички, мы ничего не ломали. И я ей в окно спальни через форточку накидал штук тридцать цветов. На следующей репетиции я ждал, естественно, реакции… «Это ты?» — «Может быть…» — гордо ответил я. Все. Это меня очень тоже… почему?

Что еще помню? Помню, как с переломанной кистью… шина была, я носил на повязке… В Доме пионеров должна была быть премьера спектакля «Звездный мальчик», где я играл злого волшебника, ужасного. А меня закрыли дома. Всего-навсего первый этаж, естественно, я через окно ушел. И что запомнил: стою за кулисами, снимают с меня шину — больно. Выскакиваю на сцену — ничего не болит. Выскакиваю за кулисы — а-а-а-а… Великая сила искусства тогда пронзила меня. Потом как-то мне мама сказала, что когда мне было 4 года, я этого ничего не помню, мы были всей семьей в кино и смотрели фильм какой-то с Игорем Ильинским, и я уже тогда сказал, говорила моя мама, что я буду как Игорь Ильинский. По-прежнему я много читал… ну, это у меня было хобби, я очень любил читать. Из этих времен еще одно воспоминание есть: я дома, никого нет, я лежу на диване — то ли ангина очередная, то ли что, и я вдруг открыл такое замечательное занятие: я какими-то внутренними манипуляциями стал делать так, что стол, который стоял метрах в двух от меня, то уходил далеко-далеко-далеко и становился маленьким-маленьким-маленьким, а то становился огромным, и чуть не на меня залезал. Вот, такое странное развлечение.

Помню, как писал выпускное изложение. По окончании 7-го класса писал я о Мцыри. Писал два урока литературы, потом мне разрешили еще урок химии, потом еще урок физики, там… в общем четыре урока. Я написал целую ученическую тетрадь. Очень мне нравилось… Мцыри. После 7-го класса, на летних каникулах, я пошел через Юрку конечно, с его отцом договорился, пошел поработать, заработать денег. Ах да, там же где-то в 7-м, по-моему, классе было, когда моя мама попала под суд: она была бухгалтером месткома и не умела отказывать начальству, которое так брало деньги «на время,» и накопилась у нее большая сумма, и она пошла к своей подруге — главному бухгалтеру завода, с сыном которой сидели мы как-то на крыше дома на самом краю. Очень любил я по крышам лазить. Пришла мама попросить совета, а на следующий день провела подруга у мамы ревизию. Подруга. Как она объясняла: «Это чтоб тебя, Тоня, спасти». Ну это был ужасный суд. Мама все взяла на себя, никого не назвала. Страшный приговор, пять лет тюрьмы. Вот отчего жизнь изменилась, да. Потом мама подала на апелляцию. Приехала моя тетя. Талантливейший продавец, она продала все, что было у нас в доме. Отец тут же отселился. Помню, как тетя Нюра стояла перед ним на коленях и просила помочь. Он что-то ей отвечал, типа «не могу, принципы не позволяют», наверное, «Робеспьер» был по типу информационного метаболизма, он славился своей неподкупностью. Мне в больнице когда-то — я лежал во взрослом отделении всегда, как хулиган и при этом сын прокурора, понимаете. И мужик один выяснил, чей я сын, спросил, как мы живем, а потом сказал мне: «Ну и дурак твой отец — мы ему предлагали — он не взял, ну и что, мы другому дали». Но я помню, что очень им гордился. Отец никогда ничего не рассказывал. Ну вот, эта неподкупность, и он отселился от нас. Ну как отселился — в этой же квартире, только в отдельной комнате. Маму хороший человек взял на работу, несмотря на то что еще ничего не было известно, она пошла работать секретарем-машинисткой. А я продавал свою коллекцию марок.

И когда я первый раз пришел туда, где филателисты собираются, какой-то мужик меня зацапал, завел к себе домой и забрал у меня по какой-то там официальной стоимости лучшие марки. Потом, видно, совесть его все-таки замучила, и он преподал мне урок. Он мне объяснил, что я ничего в этом не понимаю, достал каталог иностранный, до сих пор помню, как назывался, — «Ивер», такой французский каталог марок, и объяснил мне, как надо продавать марки, и подарил мне старый прошлогодний «Ивер». Это был очень знаменитый в городе коллекционер. И вот я регулярно после школы ходил продавать марки и приносил домой деньги. Это был мой первый заработок. Дома было пусто, голо, даже пластинки все тетя Нюра умудрилась продать. Мама внесла все это в погашение растраты, еле набралось (5000 руб.). Простыней было по одной. Я почувствовал себя старшим. Нет, это было в восьмом классе. А перед этим, после седьмого класса, я работал в университетской библиотеке — там наводили порядок. Там случились со мной два сильных переживания. Я работал быстро: мне давали дневную норму, я быстро ее выполнял, и у меня оставалось время, и я читал подшивки журнала «Знание — сила» за все годы его существования. Читал я, естественно, про психологию, про людей. Именно тогда впервые я прочел, что человек использует возможности своего мозга, как паровоз, — на три процента. И это меня глубоко оскорбило. Это во мне что-то сделало. Очень сильное. Я домой пришел весь под впечатлением, все размышлял — ну как же так, как же так, ну что же это такое?! И вот тогда я себе сказал, что я сделаю все, чтобы превзойти этот показатель.