В поисках Лин. История о войне и о семье, утраченной и обретенной - [16]

До квартиры Стивена мы добираемся лишь рано утром. Как и клуб, она обустроена в заброшенном здании. Его планируют снести, но пока этого не произошло, помещение можно ненадолго арендовать. В просторных комнатах длиной более двадцати метров – высокие потолки и ряды незанавешенных окон, которые выходят на пустые дороги с цепочками фонарей. Когда-то тут размещалась испытательная лаборатория Нидерландского агентства торговых стандартов, и на стеклянных дверях до сих пор сохранились наклейки с названиями отделов: «Эксперименты по разрушению», «Радиология», «Проверка прочности». Обстановка напоминает декорации какого-то фильма, к тому же на полу в кругах света – арт-объекты, расставленные Стивеном и его соседями. На входе лодка из фанеры и бумаги, а напротив, в дальнем конце комнаты, разбитая люстра на постаменте. Посередине помещения – кухонный островок, холодильник со стеклянной дверью и плита.

Стивен сразу идет к плите, ставит чайник, мелко нарезает имбирь, чтобы заварить чай. Когда я спрашиваю, где туалет, он предупреждает: «Света там нет, телефоном посвети».

Вскоре мы уже беседуем, а за окнами вокруг нас расстилается город. Стивен рассказывает о своих разнообразных проектах, о местной гаагской политике, о том, что собирается в Японию – заниматься мультимедийными искусствами, о клубе, о своей девушке, которая работает в Амстердаме, в корпорации по перестройке городских зданий. Потом расспрашивает меня о семье – о новой работе моей жены в больнице и особенно о моей старшей дочери Джози, с которой Стивен особенно дружен. По возрасту он как раз между нами. Недавно у нее была сложная полоса в жизни, но теперь все налаживается, и Стивен с горячим интересом слушает о том, как она переехала в Лондон и теперь работает. Настоящая лавина сведений, и в ней моему исследованию жизни Лин почти нет места – отчасти потому, что я стесняюсь о нем говорить и упоминаю только среди прочей университетской работы. Для любого из семьи ван Эс история Лин – тяжелая тема. Расспрашивать о ней – значит бередить старые раны, вот в чем дело.

Через полчаса я уже засыпаю, лежа на матрасе в музыкальной комнате: рядом – стопки пластинок, синтезатор и ударная установка. Ночное небо за окном постепенно сереет.

С утра я сижу за большим столом в современном, ярко освещенном читальном зале Национального архива. Передо мной три простых картонных коробки. Остальные ждут своей очереди у стола. За стеклянными дверями служебного помещения видно, как архивисты снуют туда-сюда и перевозят документы на тележках вроде тех, что используют санитары в морге. По залу прохаживаются служащие в униформе – смотрят, не снимает ли кто скрытой камерой, и напоминают читателям, чтобы те не облокачивались на документы. Атмосфера в архиве напоминает одновременно и армейскую, и больничную.

С 1945-го по 1950-й нидерландские власти провели расследование в отношении 230 служащих полиции и их участия в Холокосте: так появилось огромное количество документов. Теперь они хранятся на полках, протяженность которых – около пяти километров. Большинство дел относится к Амстердаму. Но архивы по Дордрехту, в котором были убиты почти все 300 евреев города, тоже занимают там немало места.

Во время войны в Нидерландах погибло восемьдесят процентов евреев – в два с лишним раза больше, чем в любой другой западной стране. Цифры намного выше, чем во Франции, Бельгии, Италии и даже собственно Германии и Австрии. Для меня, выросшего со смутной верой в голландское Сопротивление, это оказывается глубоким потрясением.

Крайне низкие шансы евреев на выживание объясняются разными факторами. Еврейское население в основном было городским, преследования начались рано, бежать через границу было практически невозможно, а процесс постановки на учет (которому способствовало слепое сотрудничество Еврейского совета с властями) шел быстро. Но и голландцы проявили рвение: доносили на соседей, арестовывали, сажали в тюрьму, транспортировали. В отличие от Бельгии, где евреев преследовали войска СС, или Франции, с ее гибридом вишистского правительства и прямой военной оккупации, в Нидерландах смерть евреям несло именно правительство местное.

Здесь, в отличие от остальных стран, была внедрена система финансового поощрения. За голову каждого еврея полагалось вознаграждение в семь гульденов пятьдесят центов. Эти деньги полицейский, осведомитель или простой гражданин получал наличными. Кроме того, власти установили конкурентную систему: право на арест получили два независимых агентства. Первое – обычная полиция, в которой сформировали специализированные подразделения с названиями вроде «Центральный контроль», «Бюро еврейских вопросов» или «Политическая полиция». Второе – полукоммерческая организация Hausraterfassung с голландским персоналом. Технически ее деятельность заключалась в том, чтобы конфисковывать еврейскую собственность, но организация расширила бизнес и тоже ловила евреев. Ее пятьдесят сотрудников сдали около девяти тысяч человек. Таким образом, нидерландские власти быстро перевыполнили планы, поставленные им немецкими хозяевами, и отправили в концентрационные лагеря на востоке сто семь тысяч «стопроцентных евреев».