В поисках Ханаан - [84]

Мать присела к столу. Закурила.

– Конечно, как мужчина – он привлекателен. Не спорю. Но прости, он же чистой воды ревизионист. Советую тебе держаться от него подальше.

В первый миг Октя опешила. Ей показалось, что ослышалась.

– Да, ревизионист, – с неприязнью повторила мать.

– Но при наших отношениях – мое замужество неизбежно, – робко, с запинкой объяснила Октя.

– Ерунда, – резко оборвала мать. – Пойми, он из тех, кто с детской лопаткой пытаются подступиться к громадной горе. Ткнутся в одно место, в другое. А гора стоит. Вот тут они и впадают в амбицию. Весь мир перед ними виноват. А чего проще? Знай свое место в общем строю – и будь простым солдатом. Только тогда ты принесешь пользу обществу.

– Он лучший на нашем курсе. Ленинский стипендиат, – лепетала Октя, пробуя защитить Илью.

– Тем хуже, – отрезала мать. – Такие люди – чем способней, тем больше делают глупостей. Ему не хватает стержня – идейной убежденности. А это – основное в жизни, поверь мне, – сухо, не глядя в глаза, подытожила она. И, немного помедлив, повторила, – советую держаться от него подальше. Однако решать тебе.

Октя послушно кивнула: «Хорошо, мама. Я подумаю». Но все осталось по-прежнему. Они с Ильей словно прилепились друг к другу, расходясь по домам лишь поздно вечером. Октя все чаще стала бывать в двухэтажном домике с мезонином, с пылом помогала вести нехитрое холостяцкое хозяйство братьев. Костя, старший брат Ильи, понравился ей сразу. Увидев Октю, засиял ласковой улыбкой: «Сестричка!». С ним всегда было легко и просто, не то что с Ильей, который, меряя шагами крохотную комнатушку и размахивая руками, мог часами толковать о том, что ей, Окте, казалось скучным. Иногда она, свернувшись калачиком на топчане, засыпала под эти речи. Брат подсмеивался над Ильей: «Наш философ». Со временем стала замечать, что случаются между ними и стычки. Она в этих случаях терялась, старалась забиться в уголок. Была научена горьким опытом – у них на Петровке в последнее время такие передряги кончались хлопаньем дверьми.

Тут, в мезонинчике, было все по-иному. Многозначительное добродушное похмыкивание младшего: «Нам видней, но вы сильней», – или колкое: «Наши теории против вашей практики бессильны». На этом все обычно и кончалось. Но однажды, войдя из кухни со сковородой золотистой, до хруста поджаренной картошки, застыла от страха. Они стояли друг против друга, сжав кулаки. Илья словно утес нависал над коренастым братом. Увидев ее, Костя криво усмехнулся:

– Давайте ужинать, – и, мгновенно опамятовавшись, сел за стол.

Илья точно не слышал его:

– Стреляли в безоружных. И ты это оправдываешь?

– Кончай истерику, иди есть, – строго повторил старший и придвинул к себе тарелку.

– Нет, погоди, – Илья возбужденно подскочил к нему, спросил с плохо скрытой издевкой, – это, вероятно, входит в круг твоих служебных обязанностей – не рассуждать?

– Прикуси язык, – вполголоса отрезал Костя и, недобро прищурившись, добавил, – играешь с огнем. Это может плохо кончиться.

– Боишься за меня или за свою карьеру? – Язвительно усмехнулся Илья.

Октя заметалась между ними:

– Ребята, что вы? Что вы? – Дрожащими руками нарезала хлеб, раскладывала по тарелкам картошку.

Некоторое время в комнате царило тягостное, опасное молчание. Лишь изредка тонко звякала вилка или скрипел о тарелку нож. Внезапно Илья с болью выкрикнул:

– Это урок для всех! Каждого это ждет. Каждого, кто осмелится выступить.

Костя, точно не слыша его, безмятежно, с видимым удовольствием похрустывал свежим огурцом. И тут – где-то в глубине коридора затренькал звонок. Октя в испуге метнулась к двери. «Мать пришла», – этот страх жил в ней, не утихая ни на секунду. Оставаясь ночевать в мезонинчике, коротко оповещала: «Я буду у Лели». Была такая Леля – ни рыба ни мясо. Толстая, анемичная. Считалось, что они подруги. Понимала – мать знает все доподлинно, но все равно врала. И потому с ужасом ждала того дня, когда мать поднимется по крутым скрипучим ступеням в мезонинчик.

Она долго возилась с замком, наконец – открыла дверь. На пороге стоял молодой мужчина. И тотчас Костя мягко оттеснил ее в комнату: «Иди, это ко мне». Через минуту он молча начал собирать чемоданчик, стоящий всегда наготове в углу комнаты.

– Еду в командировку на месяц, – спокойно, словно ничего не случилось, сообщил, обращаясь к Окте. – Хозяйничай здесь да присматривай за ним в оба, – он кивнул в сторону Ильи, – не то, гляди, наломает дров. Это такой товарищ – за ним глаз да глаз нужен. – Он посмотрел на часы, и сразу же внизу просигналила машина. Уже в дверях бросил Илье, – это ты верно сказал – урок. Так что делай отсюда выводы. И кончай умничать. До добра это не доведет.

В этот вечер Илья долго не мог уснуть. И когда Октя попробовала было приласкаться к нему, он отстранился, со злобой в голосе закричал:

– Неужели ты не понимаешь, что произошло? Ведь это жуткая, непоправимая ошибка. Это конец! Теперь все откатится назад. И не на год, два – на десятилетия. Как же жить дальше? Опять молча тянуть лямку раба?

– Что ты? Что с тобой? – В испуге залепетала Октя. И робко погладила его по плечу. Он резко отбросил ее руку, повернулся лицом к стене.