В поисках Ханаан - [3]

— Шошана, слышишь?! Я рассказываю, как твой дед потерял у вас в Малых Бродах галоши. — Он дергал бабушку за руку и она, вздрогнув, роняла на пол какой-нибудь предмет, отчего Аврам приходил в неописуемый восторг.

— Арунас! Как ты думаешь, почему Б-г дал человеку два уха и только один рот? — глубокомысленно бросала бабушка в пространство и снова замирала в позе балагулы, приставленного к старой, едва перебирающей ногами кляче.

Но наступал миг, когда, очнувшись от дремы, говорила с притворной лаской:

— Арунас! Пусть человек отдохнет от тебя, пусть девочка нам сыграет на кардионе.

При этом она бросала в сторону деда сверкающие грозные взгляды. И это был верный признак того, что едва за гостем закроется дверь, как тотчас Шошана прошипит:

— Аврум! Ду мит зайнэ мажутис лижувис ты зробишь гройсе цурес (ты своим маленьким языком сделаешь большое горе). — В минуты гнева Шошана смешивала в своей речи все знакомые ей языки.

Она видела, как я, сгорая от нетерпения, ерзаю на стуле. И, тем не менее, неспеша доставала из шкафа подаренный младшим из зятьев неземной красоты трофейный немецкий аккордеон с перламутровыми клавишами, тщательно осматривала его, смахивала невидимые пылинки и лишь после этого торжественно вручала его мне. Как и Аврам, в детстве я любила гостей до беспамятства. Строго говоря, мы с дедом были конкурентами — в обоих бушевал негасимый всепожирающий огонь тщеславия. Но там, где Аврам пытался всучить гостю свои бесконечные истории про Броды, я брала громкостью звука и репертуаром. Взгромоздив аккордеон на острые худые коленки, я растягивала его до отказа, пробегала пальцами по сверкающим клавишам. Затем, заносчиво вздернув подбородок, гордо объявляла:

— Сейчас перед вами выступит известная артистка Вероника Донова.

Насчет известной артистки была наглая ложь. Но все остальное — чистая правда. Я — родная внучка Аврама и Шошаны — носила русскую фамилию. И в метрике черным по белому было записано «русская». Правда, в графе отец стоял жирный прочерк. Зато в графе «мать» красовались парадные имя и фамилия Шошаны — Сусанна Голь. Но эта нелепость в нашей семье никого не смущала. Имена теток тоже не совпадали с парадно-паспортными. Все эти превращения были плодом фантазии и изобретательности деда. Однажды укоротив свою фамилию Гольдин на один слог, он уже не мог остановиться.

— Взвейтесь кострами синие ночи. Мы — пионеры — дети рабочих, — коварно, в растяжку начинала наигрывать я, ехидно поглядывая на деда, наверняка зная, что он сейчас стушуется, заскучает и начнет барабанить пальцами по столу, двусмысленно похмыкивая.

Это единственное, что позволял себе Аврам в присутствии посторонних, когда заходила речь о Советской власти и всем, что с ней связано. Несмотря на словоохотливость, он все же был осторожен и недоверчив. «Человека до конца не узнаешь, даже если с ним проедешь сто верст на одном возу», — твердил Аврам. Случалось, гость интересовался, что принудило Аврама покинуть уголок Эдема под названием Голяки. Дед неопределенно пожимал плечами: «Гонялся за счастьем. Как говорится, хочешь есть калачи — не сиди на печи». Однако в кругу семьи дед не лукавил. При этом его рассказ о странствиях звучал тожественно и эпически:

— Мой отец, Шаул Гольдин, дал мне имя Аврам с дальним прицелом. Он надеялся, что я, единственный сын, проложу дорогу для всей семьи в Ханаан. Как он себе представлял эту землю, не знаю. Но помню, что каждый раз поругавшись с матерью, всегда ей грозил: «Подожди, подожди! Вот Аврумка подрастет, тогда посмотрим, кто из нас возьмет верх». Мать сердито хлопала рукой по столу: «Опять ты со своим бзиком?! Что я не видела в твоей Палестине? Выбрось ее из головы! На месте и камень обрастает». На матери была лавка, лошадь, корова, куры и семья — тринадцать детей и старый свекор. Отца она ни к чему не подпускала — у него все валилось из рук: товар портился, покупатели не платили месяцами, куры переставали нестись и дохли. Когда сестры повыходили замуж, мама решила отписать все на меня, при условии, что женюсь. И я, по молодости, согласился надеть на себя ярмо. Привел меня сват в дом к Шошане. Смотрю, красавица, скромница — глаз не поднимает, и тихая, как мышь под веником, лишний раз пар изо рта не выпустит. Не то что моя мать. Кто мог знать, что это бабское притворство. Сделали нам хупу. И зажили мы. У меня — лавка, а ей богатая тетка из Литвы дала хорошее приданое. Живи и размножайся. Но тут начались веселые времена. Сегодня одна власть, завтра другая. Но все громят, грабят и убивают евреев. Как водится, куда б камень не падал, а нашего брата не минует. И мама приказала: «Бегите! Мы останемся стеречь добро. Вот вам на дорогу». И дает двадцать царских монет. Отец, прощаясь, отвел меня в сторону и кивнул на беременную Шошану: «Родится девочка — назови Ханой, а мальчик — Ханаан». Я понял — он никогда не выбросит из головы свой бзик.

И мы с Шошаной побежали. Хану она родила на хуторе по пути в Винницу — мы улепетывали от махновцев, Цилю — когда мы бежали от Котовского. Манюлю рожала в эшелоне — спасались от голода. А в начале 30-х моя Шошана заявляет: «Хватит! Набегалась! Давай пробиваться к моей тетке». В ту пору город, где жила ее тетка, отошел к Польше. «А граница?» — спрашиваю. «Люди переходят, и мы с Б-жьей помощью перейдем», — отвечает моя жена, как опытная контрабандистка. Но неподалеку от Белостока преподносит мне небольшой сюрприз — опять беременна. И мы застряли в Белоруссии. Вскоре подарила мне двойню. Конечно, опять девочки».