В поисках Эдема - [44]

— Не буду настаивать. Знаю, что Энграсия внушает тебе больше доверия. Мне тоже, вне всяких сомнений, но ситуация ясна: здесь нет ни праведников, ни грешников. Просто надо проанализировать, кто нам больше подходит.

— А может, тебе нужно подобраться поближе к Эспада для другого твоего репортажа. Это не мое дело. Но они обеспокоены. Какие бы причины там ни были, но на мое путешествие возлагаются большие надежды. Считается, что, если я внучка своего деда, дочь моих родителей, мои шансы отыскать Васлалу возрастают. У нас с тобой есть договоренность. Не знаю, действительно ли целью твоего прибытия сюда было найти Васлалу, но обратного пути уже нет. Если ты будешь продолжать раскапывать информацию о филине, ты наживешь на наши головы большие проблемы.

— Но ведь эти репортажи можно совместить.

— Может — да, может — нет. Скажем так, для меня приоритетом является Васлала. Если нужно, мы можем разделиться прямо сейчас.

— Никоим образом, — возмутился Рафаэль. — Я — человек слова.

— Ты — журналист, — уточнила Мелисандра.

— Ты должна понять, что приехать сюда было для меня очень непросто, — сказал Рафаэль, останавливаясь. — Нет ничего предосудительного в том, чтобы я сделал несколько репортажей. Кроме того, маловероятно, что меня еще раз отправят в Фагуас… Поверь мне, Мелисандра, я никогда не поставлю под угрозу твое путешествие.

Они достигли мостовой и углубились в улицы Синерии. На этот раз, проходя через посты, они чувствовали, что их признавали. Многие люди, как Мелисандра и говорила, знали о путешествии в Васлалу. В разных местах их останавливали ненадолго, чтобы задать вопросы и предложить совет. «Не берите с собой много вещей, — сказал один, — никогда не слышал, чтобы кто-то отправлялся в Васлалу с большим грузом; те, кто попадал туда, делал это случайно, без подготовки, непреднамеренно». «Обращайте внимание на ветер, — сказал второй. — Говорят, в Васлале ветер совсем другой». На одном из постов путников поджидала старушка со старой фотографией своего мужа. Кто-то видел его в Васлале. Она хотела, чтобы они сказали ему, что она жива, дожидается его, чтобы умереть. Рафаэль не упускал возможность расспросить об Эспада, о коммунитаристах, о противоборствующих сторонах. В ответ слышал только уважительные отзывы о тех и о других, без проявления открытой приверженности или преданности к тем или иным. Безразличные отголоски идей Дамиана Эспады и Энграсии переплетались в запутанном клубке оправданий военных действий. Эспада отождествлялись с национализмом, а Энграсия — с понятием о формировании общества, открытого миру.

— Ты понимаешь? — говорил Рафаэль Мелисандре. — Здесь никто ни с кем, и все со всеми. Вражда или преданность зависят от того, как они думают достичь баланса между отношениями с одной или другой стороной.

Мелисандра молчала. Для нее самым важным было доказать, что по причинам, не поддающимся логическому объяснению, каждый думал, что только открытие Васлалы сможет снять с Фагуаса его военное проклятие и позволит местным жителям направить свой героизм в мирное русло. Васлалу считали последним оплотом порядка, единственным, что могло бы вернуть Фагуасу перспективу альтернативного способа жизни. Или, возможно, как считал Хоакин, это оставалось единственной коллективной надеждой после того, как не стало всех остальных иллюзий. Это была игра миражей, которой не избежал никто в Фагуасе. И Мелисандра всегда была частью этой игры, даже не ставя перед собой такой задачи.

Глава 24

Рафаэль и Мелисандра договорились с Моррисом встретиться в отеле. Когда они вошли в холл, уже горел хрустальный канделябр, погружавший это место в атмосферу распущенного девятнадцатого века, который расположившись здесь на постой, решительно не собирался уходить. Старые кресла с изношенной обивкой, но со смазанными маслом и блестящими деревянными каркасами, стояли по углам, навевая воспоминания о былом великолепии этого холла. Блестела также деревянная мебель в конторке портье, где немолодая женщина, казалось, была всецело погружена в многочисленные административные дела. Рафаэль и Мелисандра одновременно решили, что необходимо передвигаться на цыпочках, но женщина почувствовала их присутствие, прежде чем они успели произвести какой-то шум, и произнесла дежурную вежливую фразу вроде «добро пожаловать».

Рафаэль оставил за Мелисандрой право разузнать, где остановился Моррис, и принялся осматривать отель, в котором колониальный стиль и арт-деко сосуществовали с той же беззаботной непринужденностью, с какой радостно общались между собой все обитатели Синерии. Он провел рукой по глянцевой поверхности столика под лампой, привлеченный его чрезвычайной чистотой, постучал по нему пальцами. Все здесь сверкало: старые серебряные пепельницы, зеркала, стекла больших окон, в которых виднелись затейливые деревья парка.

Женщина-портье покинула свое место, и Рафаэль заметил, насколько чиста ее одежда, юбка и черный жакет, нейлоновые чулки, туфли на каблуке. За время путешествия по реке Эрман несколько часов подряд рассказывал ему об отеле и его хозяине Хайме как о редчайших феноменах, наглядно объяснявших способность жителей Синерии создавать свое время, которое двигалось в обратном направлении по отношению к остальному миру. Хайме хотел сделать все так, чтобы гости отеля думали, что находятся в прошлом, предсказуемом и галантном веке. Персонал вел себя с достоинством и был предельно аккуратным: номера, скатерти, мебель отличались чистотой. Так что через некоторое время гость начинал задаваться вопросом, не являлись ли все аномалии вне стен этого ограниченного пространства плодом его воображения. Как ни сильна была растерянность гостя, в конечном счете он признавал, что профессиональное достоинство могло существовать даже при худших обстоятельствах. Он видел, рассказывал Эрман, как плакали многие контрабандисты, даже самые твердолобые, потрясенные этим редким подобием героизма. Он сам в каждое из своих путешествий выражал хозяину отеля свое почтение, снабжая Хайме горничными и аксессуарами для его кабинета, или привозил ему редкие книги, чтобы пополнить его огромную коллекцию мемуаров и биографий мажордомов прошлого.