В поисках Алисы - [16]

«Вдвоем с ним мы их всех держим за яйца, — хвасталась Клотильда сестре. — Пьер занимается их гнусными наследственными делишками, а я продаю их дома — если мой муж не продал их раньше.

Что скажешь?» Алиса, слишком погруженная в настоящее, испуганно вздрагивала: ее приводила в ужас одна мысль о том, чтобы вновь ворошить лежалую пыль, на которую она и дыхнуть лишний раз боялась.

В Пьере не было той озлобленности, что пожирала Клотильду. Его детство, хоть и невеселое, все же не знало настоящей жестокости. Он мечтал о семье, и родной дом каждый день без исключения дарил ему ощущение безграничного счастья. Именно это чувство посетило его нынешним утром, когда он, потягиваясь на залитой зимним солнцем кухне, смотрел на свою свояченицу — тихоню Алису, которая лопала так, будто ее три дня не кормили, будто у нее никто из родных не умирал. Безразличие сестер к событию, все последствия которого он слишком хорошо представлял себе благодаря профессии, и пугало и восхищало его. Безразличие со стороны родственников встречалось редко — даже если умирали престарелые родители. Одни скорбели, другие испытывали облегчение, но все чувствовали мандраж сродни легкому ужасу воздушного гимнаста, впервые исполняющего трюк без страховки. «Понимаете, мэтр, — однажды призналась ему клиентка, — они и меня утащили с собой в могилу. Они не все мне рассказали и унесли с собой воспоминания, которые мне бы пригодились. Не очень-то они были щедрые люди, мои родители…» Несколько месяцев спустя он узнал, что эта клиентка покончила с собой. В день своего пятидесятилетия. Что касается Алисы и Клотильды, то они не слишком цеплялись за детские воспоминания. «Скорее уж они за нас цепляются! — шутливо объясняла Клотильда детям. — Когда мы были маленькими, — втолковывала она сыновьям, — ваш дедушка выдавал себя за Джорджа Харрисона, а бабушка — за Терезу Дескейру». Она научилась говорить об этом с юмором, отказавшись от пафоса в пользу комизма, но никогда не шельмовала с правдой, потому что ненавидела любые тайны. «В детстве, — делилась она с Пьером, — мы с Алисой постоянно перерывали весь дом. Что мы искали — понятия не имею. Но, стоило нам остаться одним, мы начинали шебуршиться, как две обкурившиеся мышки. Всюду нам чудились секреты».

— Клотильда сказала, вы летом опять собираетесь в Португалию? — спросила Алиса. Пьер — запретный плод, эксклюзивная собственность сестры — завораживал ее, так ей хотелось к нему прикоснуться.

— Да. Мне надо в Монсараш. Двоюродные браться переругались из-за земельного участка, и отец просит, чтобы я приехал. Не очень ясно, что я могу там сделать, но раз он просит… Если хотите, поехали с нами.

Они уже отдыхали вчетвером — Венсан, Пьер, Алиса и Клотильда, тогда беременная Виктором. В обоих семействах сохранились фотографии от той поездки. Ослепительно-белый, словно отмытый еще до восхода солнца, Монсараш. Клотильда, в полосатом платье для беременных, каланчой возвышавшаяся над маленькими темнолицыми женщинами в фартуках — дальними родственницами Пьера Педро Эштремуша, «того самого, который уехал во Францию и стал нотариусом». Алиса тогда заявила во всеуслышание, что, по ее мнению, в Монсараше надо снимать рекламу: «Лучшее в мире место, чтобы умереть!»

— Я бы с удовольствием, — ответила Алиса.

Она заранее знала, как встретят это предложение ее дети. «Ни за что на свете!» — безапелляционно отрежет Ирис. А Шарль, горячий фанат тети Фиги, непременно воспользуется случаем, чтобы щегольнуть парой-тройкой почерпнутых у старушки выражений, что-нибудь вроде: «Не смеши мои ботинки» или «Спешу, и падаю, и спотыкаюсь!» — несмотря на всю свою ветхость неизменно производивших фурор среди его сверстников. Алиса уже собиралась позвонить детям, когда рядом с ней назойливой мухой зажужжал мобильник. Звонила Аньес Прут из Лувра. Пьер ухватился за удобную возможность и ушел, сделав свояченице на прощание ручкой.

— Извини, что отрываю. Кстати, прими соболезнования. — Аньес отличалась редким прагматизмом и некоторой черствостью в отношении чужих чувств. — Я чего звоню. Сейчас просматривала книгу отзывов о выставке Пизанелло и наткнулась на очень странную запись. Вот, зачитываю: «Меня преследует образ спящей Алисы на фоне неведомых пейзажей». Обрати внимание, почерк переученного левши, я его с ходу распознаю, сама такая. Что скажешь? По-моему, к Пизанелло все это не имеет никакого отношения. И откуда там твое имя?

Алиса, разумеется, знала все про свою тезку, ту, что попала в Страну чудес, и строки из стихотворения Льюиса Кэрролла были ей знакомы.

— Твою мать! — выругалась она, не заметив появления на кухне мадам Гролье, маявшейся в ожидании, когда гостья наконец куда-нибудь уберется и она сможет «прибрать весь этот бардак».

Алиса встала и, не отрывая от уха телефонной трубки, вышла в коридор.

— Интересно, а подпись там стояла?

— Нет, — просветила ее Аньес.

— А когда оставлена запись?

— Позавчера.

— Ну, не знаю. Наверное, неизвестный поклонник.

Она не собиралась посвящать Аньес во все тонкости дела, во всяком случае не сейчас. Спросив, что новенького в музее и как там ее группа, временно взятая на попечение Аньес, она поблагодарила подругу: «Спасибо, сочтемся» — и повесила трубку.