В поисках агента. Записки офицера КГБ - [24]

Месяц спустя Маркелов приказал мне продолжить атаку. Лариса информировала Джонсона, что я вернулся из командировки и хочу увидеть дипломата и, если он не возражает, поблагодарить его. Он согласился, и мы все трое опять встретились в «моей» квартире.

— Большое спасибо за помощь, Эдвард, — сказал я. — Мне было бы практически невозможно что-либо купить, рассчитывая только на мои жалкие загранкомандировочные. — Чтобы создать нужную атмосферу, я с чувством сожаления и обиды добавил: — Вы же знаете, за нами за границей постоянно следят.

Джонсон поверил каждому моему слову, а мне стало англичанина почти жаль.

В дверь громко постучали. Лариса встала, чтобы ее открыть. В квартиру вошли двое мужчин в серых костюмах. Лицо англичанина сделалось пепельным. Один из вошедших представился на русском языке, другой стал переводить.

— Я офицер Комитета государственной безопасности. Мы располагаем сведениями, что Вы заняты в Советском Союзе незаконной деятельностью, каковой является продажа иностранной валюты.

Джонсон вопросительно взглянул на меня, но было очевидно, что до него еще не дошло, что я был участником происходящего. Офицер повернулся к Ларисе и ко мне:

— Пожалуйста, выйдите из комнаты, пока я не переговорю с господином Джонсоном.

Мы быстро вышли. Мои коллеги затем сели и объяснили ошеломленному английскому дипломату ситуацию, в которую тот попал, показав сделанные снимки, фиксирующие нашу с ним финансовую операцию. Усиливая давление на него, они заявили, что знают гораздо больше, и вручили фотографии его любовных утех с Ларисой.

К сожалению, операция не удалась. Джонсон не рассказал в посольстве, что с ним случилось, но прервал все отношения с Ларисой и вскоре вернулся в Англию. Этот случай был типичной операцией, которую ВГУ часто в то время проводило. Я считал такую работу скучной и неинтересной, но искренне полагал, что она необходима для защиты нашей Родины. К тому же мне было оказано большое доверие служить в КГБ!

4

После смерти Сталина в жизни страны начали происходить большие изменения. Сталинскими преемниками был арестован, а затем расстрелян Лаврентий Берия, поскольку они опасались, что шеф секретной службы в конце концов доберется и до них. Затем пошли разговоры и публикации о неоправданных репрессиях и крайностях Сталина, а также о необходимости перемен. Задним умом прошлое часто видится очевидным, но в то время будущее страны казалось туманным. Я принимал Сталина, как он подавался народу советской пропагандой: гигантом, который мог дать нам лучшую жизнь. Бесчисленные газетные статьи, телевизионные программы, плакаты и рекламные щиты на улицах говорили нам, что с наступлением холодной войны только он мог защитить нас от врагов на Западе. Но жизнь брала свое. К концу 50-х годов проводимая Хрущевым политика десталинизации была в полном разгаре. Все началось с его знаменитого «секретного» выступления на XX съезде КПСС в феврале 1956 года, когда он впервые публично осудил Сталина за злоупотребление властью и насаждаемый в стране культ личности. В 1957 году Хрущев сам еле удержался у власти, но через два года ему удалось укрепить свое положение лидера страны в основном благодаря проводимой им политике реформирования КПСС.

Одним из популярных хрущевских решений явилась массовая реабилитация заключенных лагерей и тюрем. При Хрущеве была предпринята реорганизация системы безопасности СССР. Раньше ряд советских контрразведывательных подразделений типа СМЕРШ имели право арестовывать, допрашивать и даже ликвидировать подозреваемых в шпионаже людей. Однако ко времени, когда я начал работать в КГБ, система претерпела значительные изменения. Чтобы скрыть свидетельства беззакония и произвола, ЦК КПСС в 1959 году распорядился уничтожить дела многих людей, арестованных в сталинские времена, а позже реабилитированных или признанных невиновными. Сотрудники в каждом подразделении главка, включая и меня, получили приказ просмотреть все дела и те, которые не имели оперативной или исторической ценности, уничтожить. Среди таких дел я наткнулся на многотомную подшивку начала 50-х годов, касающуюся Владимира Шнейдерова, известного кинорежиссера. В делах были подшиты отчеты и другие документы, якобы изобличающие его в антисоветской деятельности. Они были явно сфабрикованными, и не было никаких достоверных доказательств вины этого человека.

Другой довольно типичный случай существовавшего произвола касался дела 30-х годов по вынесению смертного приговора крестьянину по фамилии Иванов, арестованному за контрреволюционную деятельность. Перелистав дальше страницы дела, я обнаружил документ, свидетельствовавший, что совсем не тот Иванов оказался расстрелян, но дело было, тем не менее, закрыто, поскольку «тот» Иванов, оказывается, тоже был арестован и казнен. Я был поражен, как же это было возможно так безоглядно распоряжаться человеческими жизнями. (Годы спустя я пришел к убеждению, что было недопустимой ошибкой приводить в исполнение смертные приговоры в отношении шпионов ЦРУ, которых я помог изобличить. Большинство из них никогда не передавали противнику сведений, которые могли нанести заметный урон безопасности СССР, — только фамилии и информацию, которые ЦРУ и СИС, вполне возможно, были уже известны из других источников. И тем не менее их расстреляли!) Конечно, легко задним числом посыпать пеплом голову, каяться и осуждать совершенное беззаконие. И все же, хотя я признавал подобные акции 30-х годов ошибочными, я по-прежнему считал, что в тяжелых условиях становления советской власти они были неизбежны в реальной ситуации того трудного времени.