В погоне за провокаторами - [3]

В революцию 1905 года письмом к Витте Бурцев обещал царизму поддержку выступлением против террора, если последнее перестанет преследовать революционеров. Восстание пролетариата считал «несчастием». В годы войны занял резко-шовинистическую позицию и беспрепятственно вернулся в Россию.

В революции 1917 года он занимался клеветой на революционеров и особенно на большевиков, поддерживал поход Корнилова на удушение революции. Вышвырнутый Октябрем за борт, издает в Париже на средства белогвардейцев газету «Общее дело» и пытается организовать черносотенство эмиграции для похода на большевиков.

Печатаемые очерки являются сокращенным изданием вышедшей в 1924 году в Берлине книги: «Борьба за свободную Россию. Мои воспоминания; 1882–1924 гг., т. I». Сокращения коснулись мелких деталей, бесконечных повторений, самовосхваления автором своей якобы революционной работы. Чрезвычайно много и нудно рассказывает Бурцев обо всех своих литературных мероприятиях. Все это опущено, так же как и раздел воспоминаний о студенческих годах, который ничего нового в фактическом отношении не дает.

Книга представляет интерес в той части, где Бурцев рассказывает не о себе, а об известном ему мире провокаторов, врагов рабочего дела, к числу которых стал принадлежать на закате дней своих и «профессионал клеветы» — Бурцев.

Глава первая

Первая моя встреча с Геккельманом-Ландезеном-Гартингом в Женеве — Обвинение Ландезена в провокации в 1884 г. — Встречи с Ландезеном в Париже — Динамитная мастерская

Летом 1889 г. я покинул Женеву. Мне хотелось побывать в Париже и познакомиться там с новыми людьми.

…В Париже я стал хлопотать о том, чтобы вместо «Свободной России»[1] начать издавать «Земский Собор» с ярким революционным направлением и в то же самое время с призывом к общенациональному объединению.

Но и в Париже, куда на выставку толпами приезжали русские из России, не нашлось никого, кто бы горячо принял к сердцу заботу о создании такого органа. Не нашлось даже никого, кто бы вообще понимал, что без свободного заграничного органа немыслима борьба с реакцией.

…Для «Земского Собора» я приготовил несколько статей на принципиальные темы, но я не встретил никого, кто бы дал мне возможность начать издавать этот орган. Тогда я решил нелегально съездить в Россию и там в русской обстановке переговорить о нем с теми, кто мог бы мне помочь.

…Попытки ехать в Россию делались нами при очень трудных обстоятельствах. Прежде всего, нужны были средства и паспорта, а у нас не было ни того, ни другого. Мы, тем не менее, начали готовиться к поездке.

Но мы не подозревали, что в это время вокруг нас провокация ткала свою паутину и что мы были накануне больших несчастий.

Еще в Женеве, после выхода второго номера «Свободной России», случилось одно из самых роковых событий в моей жизни. В то время я не обратил на него никакого внимания. Я его понял только через год-полтора.

Однажды Серебряков[2] пообещал познакомить нас, участников «Свободной России», со своим хорошим приятелем — Ландезеном[3], другом эмигранта А. Баха[4], с кем тот прожил на одной квартире последние два года в Париже, и близким человеком Лаврову[5] и парижским народовольцем — Ошаниной (Полонской)[6], Тихомирову[7] (когда он был старым Тихомировым) и др. В Париже Ландезен кончил земледельческую школу и, будучи очень состоятельным человеком (за такового он выдавал себя и таким его считали все), бывал часто полезен эмигрантам. Узнав об основании «Свободной России» и о моем приезде за границу, он, оказывается, захотел быть также полезным и нам, — и, будучи проездом в Женеве, попросил Серебрякова познакомить его с нами.

Мы, конечно, согласились принять Ландезена, и Серебряков на другой день привел его на квартиру Дебагорий Мокриевича[8].

Из завязавшегося разговора я узнал от Ландезена, что он из Петербурга, бывал там в 1883-84 гг., был знаком с Якубовичем[9] и, между прочим, с Ч.

Тогда я сказал Ландезену:

— Я очень виноват перед вашим Ч., так как я невольно был передатчиком очень неприятных сведений В начале 1884 г в партию народовольцев я передал указания, сделанные Дегаевым[10], что в революционной среде находятся два агента полиции: это — Ч. и какой-то Генкель.

— Не Генкель, а Геккельман! — поправил меня несколько смутившийся Ландезен.

В это время Серебряков, ходивший по комнате, зашел за спину Ландезена и сделал мне какой-то предостерегающий жест. Я понял, что я сделал какую-то оплошность, заговорив о Гекельмане, и переменил разговор.

Когда ушел Серебряков с Ландезеном, Дебагорий-Мокриевич сказал мне:

— Ну, и попали Вы впросак! Де ведь это Геккельман и был.

На следующий день утром ко мне кто-то постучал в дверь и затем вошел Ландезен.

Сначала мы говорили на разные случайные темы, а потом я ему сказал:

— Я должен сказать Вам прямо, что я знаю, что Вы — Геккельман, тот самый, которого я обвинял в провокации.

Ландезен, смеясь, сказал мне:

— Ну, мало ли чего бывает! Я не обращаю на это внимания!

К этому первому своему обвинению Геккельмана Ландезена я впоследствии возвращался много раз в разговорах и с Дебагорий-Мокриевичем, и с Драгомановым