В плену у мертвецов - [20]

Чай у нас свой. Как и два кипятильника. Их чай тёплый, налит прямо из бака на кухне, и от него хочется ссать. Я долго поначалу пил их тюремный чай, пока мне не забросили кипятильник. Zoldaten закрывают дверь, Иван сморкается как изверг. Аслан, тем временем заправивший свою кровать, плюхается обратно, укрыв голову и ноги рубашками. Я погружаюсь в неглубокий утренний сон. Дёргаюсь как ошпаренный, если натыкаюсь во сне на мою последнюю любовь – крошечную Настю, и отпихиваю её, нет, только не это! «Ты жил в Раю, и Рай разрушил сон!» – успевает улыбнуться гибкая девчонка. «Больше этого у тебя не будет…» «Будет, будет!» – разделываюсь я с ней поспешно. Она уменьшается, но успевает приподнять платье. На выпуклом животе школьницы детские трусики с малинкой. Я свирепею. Место покинувшей мою сетчатку крошки заменяют мои чудовищные уголовные статьи. Их я тоже выпихиваю из сознания. Слышу, как вдруг воет по-волчьи рядом Аслан. Чечены, они же ночхи – волки – им следует выть. Повыв – он долго и яростно скрипит зубами. (Позднее, к одиннадцати, он проснётся и расскажет мне, что видел во сне покойного отца, стрелял с ним вместе из автомата, обнаружил в колодце антенну и вычислил, что там находится американский солдат, и открыл по нему огонь).

Из открытого окна дует холодом сентябрьской ночи, я предполагаю, что там светает. Если встать, то видна жёлтая невысокая стена со спиралью колючки на ней. За стеной мирное дерево и мирная деревянная грейдерная башня, с сечением шестиугольника, расширяющаяся к низу. Воля за стеной, там где грейдерная башня, или всего лишь другая часть тюрьмы, мы не знаем. Если встать, но у меня никакого желания вставать. В приблизительном сне проходит час. Потому что с семи хрустит открываемая кормушка. Баландёрша в белом халате. Иногда ей предшествует Zoldaten. «Завтракаем? Каша манная?» или «Завтракаем?» «Спасибо, нет» – отвечаю я, приподняв голову. И закрываюсь опять фуфайкой. Последующие минут 30-40 проходят в отбивании атак Насти и уголовных статей. Пытаются прорваться и более мелкие взрывоопасные предметы: девочка-дощечка Наташка, мои книги, наша с Настенькой спальня, она, сонная, пьёт утром чай как хитрая лиса из блюдечка.

«Гуляем?» – в кормушке появляется голова Zoldaten, ответственного за гулянье, как бы начальника смены. «Гуляем». «Через пятнадцать минут». Этому я рад. Всё. Конец мучениям. Я вскакиваю. Умываюсь. Готовлю леденцы в кулёчке. Готовлю два куска картона – помещать на них ладони при отжимании. Снимаю куртку. Снаружи, думаю, градусов десять тепла. При первых же упражнениях станет жарко.

Аслан накрыт с головой. Иван закутан весь кроме лица, рот его открыт и сполз вниз, большой мятый рот. Болтливого, любящего поспорить и постебаться еврея. Только однажды они вышли со мной на прогулку. Раз за десять дней.

Умывшись, я нажимаю «вызов». Дежурный открывает кормушку. «Будьте добры принесите очки». Кормушка закрывается. Я выключаю вызов. Если не выключить – Zoldaten хлопнет кормушкой – условный сигнал. Мол, выключи.

В зависимости от расторопности через пару минут или более Zoldaten протягивает в кормушку очки. «И включите, пожалуйста, второй свет!» От повторяемости тюремных формул противно, но если сменить формулы, то тюремную машину заклинит. Чай пить нет смысла, не успею, сказано же было, через 15 минут. Они могут растянуться до получаса или же сократиться до десяти, однако лучше выпить чаю придя с прогулки. Я наклоняюсь над дубком, включаю ящик, НТВ. Последние минуты перед новостями. Слева у логотипа НТВ – цифры времени. Разборчиво видны 7, двоеточие, пятёрка, а вот что следует за пятёркой – неразборчиво. Наконец, вот новости: «Талибы отвергли ультиматум о выдаче Усамы бен Ладена». «Путин собрал в резиденции Бочаров Ручей всех своих силовых министров». «Состоялась панихида по высшим офицерам Генерального Штаба, погибшим в результате катастрофы вертолёта в Чечне».

Новости лишь кажутся новостями. Что ультиматум предъявлен, мы знали, что Путин собрал министров, мы знали, что вертолёт с двумя генералами и аж восьмью полковниками сбили, мы тоже знали. Иллюстративное обеспечение информации архивное, только панихида свежеотснята, все остальные сюжеты кое-как проиллюстрированы чёрт знает какими картинками. И всё же – окно в мир. Всё же эти звуки и это серо-синее изображение расширяет тюремную камеру. Всё же появляется перспектива: мир снаружи. Иначе мир бы измерялся от Ивановых пяток до решки на окне.

В замок вставили ключ. Я выключаю телевизор. Беру свои леденцы и картонки, руки за спину, лицом к двери – жду. Дверь открывается. По тюремным правилам нельзя выводить зэка одному. Посему за дверью их как минимум двое. Двери открываются. Да, – двое. Выхожу, поворачиваю налево, и по зелёной дорожке, наверху амфитеатр – все четыре этажа. Они следуют со мною, один – впереди, другой – сзади. Номера камер уменьшаются слева, «тридцать один», «тридцать», «двадцать пять», далее пульт, атланты держат окно, узловая связка буквы "К" – её пазуха. По пути меня передают друг другу. Те Zoldaten, кто начинал идти со мною, отстали, но зато идут другие. Всего их скапливается в эти моменты от шести до десяти Zoldaten. От пульта направо – пересекаю ровно посередине самую длинную черту буквы "К". Открытая дверь – иду в неё – мимо висящих в шкафу фуфаек и лежащих шапок, затем налево, и вот два лифта: обе крашеные серые двери. Один уже ждёт открытый – не спрашивая иду в лифт. В самую глубину. Лифт разделен на два отсека. Из своего – большего – Zoldaten задвигает за мною скользящую дверь. Сверху, и двери, и стенки в стекле. Он закрывает лифт. Нажимает кнопку. Едем на крышу. Прогуливаются в крепости Лефортово на крыше.